Повесть, которая сама себя описывает

— Тема! — воскликнул Стива. — А дальше?

— Вот дальше-то я пока не придумал, — вздохнул Кирюша. — Но только я точно придумал, что название у станции такое, потому что там реально есть какие-то Гнилые Рвы. Ну типа болота, может быть. И там-то все и происходит.

— Что происходит-то? — не понял Олег.

— Вот говорю же — не придумал еще.

— Ну ты думай давай, урод! Живей думай! Начало интересное.

Именно так пристойная беседа затянулась далеко за полночь. Далеко за полночью, когда родители должны были уже спать в своих неспокойных постелях, наконец досталась чекушка, сигареты, и тут началось настоящее веселье.

Это типа они вдруг решили заночевать у Олега. Год назад. Чтобы с утра удобнее вместе пойти на демонстрацию трудящимся своего молодчества. Родители, конечно, не от большого ума это действо разрешили. И вот началось…

Особенную пикантность действу придавало то, что комната Олега не закрывалась на какой-нибудь там замок, а родители его и в страшном сне не могли увидеть, что друзья их примерного сына могут пить водку или (а то и «и») курить табак, не говоря уже о самом сыне. Кайф состоял в том, чтобы под угрозой вторжения выпить водку, да еще так покурить в открытое окно, чтобы в комнате не осталось, не дай бог, табачного запаха. И они действительно изрядно окосели. Возможно, более опьяняясь азартом опасности, нежели самим продуктом. И они успешно курили в окно. А Стива неожиданно стянул трусы, высунул зад в окно и, к вящему шоку остальных, справил большую нужду прямо с высоты шестого этажа. Это смотрелось (не только для них, ведь присутствовало в комнате некое незримое мальчикам недреманное око) ужасно, а ведь мог еще и выпасть на хрен.

Вот так безобразно было в так называемый прошлый раз. И это с одной чекушки.

Тут и Кирюша наконец рот раскрыл:

— А с мороза? С мороза — хорошо. А после баньки?! Ох, здорово! Но пузырь водки — это что-то не по-комсомольски. Давайте пару фугасов сухаря — и будет славно.

Такие слова возмутили даже Олега: а сухарь, значит, по-комсомольски?! Самое декадентское пойло! А Стива и вовсе стал с саркастическим жаром говорить что-то про ослиную мочу и даже исполнил куплет одному ему известного рок-ансамбля. Что-то, помнится, такое: «Я теперь в стыде сгораю, пить я больше не желаю гадкую ослиную мочу».

Разговор незаметно перешел на отечественную алкогольную продукцию вообще. Много добрых слов было сказано в адрес партии и правительства — за чудесную «андроповку» по четыре семьдесят — в то время как весь советский народ, тихо скрежеща зубами, уже смирился с тем, что за пузырь приходится отдавать пять (а то и шесть) двадцать (а то и тридцать). Хотя он, народ-от, внешне и хорохорился, и даже сложил угрожающую прибаутку по поводу цены на водку: «Если будет больше — сделаем, как в Польше», но в душе уже, безусловно, смирился. А тут, конечно, четыре семьдесят, большое человеческое спасибо. После этого Стива завел волынку за алкогольную продукцию уже заграничную, но тут полноценных собеседников у него не оказалось, не считая, естественно, Кирюши, но Кирюша слушал вполуха, а вполглаза перелистывал опять книжечку, так что не оказалось. Стива, как всегда, стал рассуждать, как у нас плохо и как хорошо на Западе. Что у них там молочные реки с кисельными берегами, а у нас тут одна мелководная и вонючая Исеть.

— А вот не надо! — возмутился Олег.

— А что, глубоководная и благоухающая?!

— А то, что не одна! А куда ты девал Ольховку, Исток и Патрушиху?

Но полноценных собеседников на тему географии родного города у Олега не нашлось, и Стива продолжил свою бодягу. Что там простой рабочий зарабатывает какие-то невероятные суммы. Даже с учетом курса рубля к доллару. Что, например, квалифицированный строитель зарабатывает до двадцати тысяч долларов в месяц, что по курсу составляет ни много ни мало, а четырнадцать тысяч рублей! И что в свете этих невероятных сумм его — как Стиву, так и американского квалифицированного строителя — совсем не пугает платное здравоохранение и образование, которые притом тоже бывают бесплатными. И что даже пособия по безработице на Западе нередко выше наших зарплат. И что они составляют восемьдесят процентов от зарплаты. То есть, проще говоря, будь у нас, как в Америке, советский человек мог бы ни хрена не работать и получать одиннадцать тысяч двести рублей в месяц! А советский человек работает — и получает только двести! А некоторые и семьдесят. Как же это назвать, если не коммунистическим рабством?! И уже не говоря о том, что на Западе у всех есть личные автомобили, что там даже бездомные носят фирменные американские джинсы «Lee» и хлещут настоящее баночное пиво «Будвайзер»!

На этом месте патриотически настроенная часть компании возмутилась и в один голос, хотя и в два горла, заорала: «Да ты гонишь!» В том смысле, что ты ври, да не завирайся. Потому что поверить в высокие зарплаты и личные автомобили еще можно. Труднее поверить в фирменные джинсы на бездомных, но тоже еще можно: в конце концов, есть же такие джинсы у некоторых, даже у многих свердловских школьников. Но насчет пива чувака явно заносит, или, сказать интеллигентно, он несколько преувеличивает.

Потому что баночное пиво… То есть не такое баночное, как у нас, в стеклянной трехлитровой (вариант — пятилитровой) банке, а другое. Короче, на Западе продают пиво в герметических металлических банках. Какого у нас никто и не видывал. У нас пьют пиво разливное. А если повезет купить, то бутылочное. А самые крутые — партийно-хозяйственная верхушка или у кого блат, короче, всякие уроды типа Стивиных и Кириных родичей, — те пьют пиво бутылочное чешское «Пльзеньское». И поэтому если на Западе бездомные пьют настоящее баночное пиво, то нам пора уже реставрировать капитализм, хотя, скорее всего, чувак несколько преувеличил.

Затем заметили, что отвлеклись, глянули на часы и стали рядиться, где и когда встречаться, потом Кирюша со Стивой пошли домой. А потом, конечно, вспомнили, что с продуктом так и не определились. Но вспомнили уже все поодиночке. Пришлось каждому действовать на свой страх и риск.

Олег подумал, что чекушки, пожалуй, впрямь маловато будет. Как, впрочем, и пузыря. Надо взять бутылку водки и бутылку вина. Мы с Кирюшей выпьем по паре рюмок, а потом будем вино, а алкаш Стива пускай всю оставшуюся водяру хлещет.

Оставалось купить. Дождавшись ухода родителей, Олег положил в карман паспорт и надвинул шапку на уши: чтобы его не узнали. Кто-нибудь из соседей, случайно оказавшийся в винном отделе. И пошел в лавку.

Дом его, как это нередко бывает в горнозаводской столице, стоял на склоне, который на протяжении длины дома понижался на целый этаж, где и обустроили нулевой этаж с магазином. Олегу предстояло выйти из подъезда, обогнуть дом и войти в магазин, но этот краткий путь стоил юноше около миллиона терзаний.

Увидеть Олега могли при входе в магазин, в самом магазине, а также при попытке покинуть скабрезное заведение. Поэтому, выйдя из подъезда, он не свернул за угол, а пошел прямо. Шел, пока не достиг такой точки, из которой, обернувшись, он получал вид на обе стороны дома — и во двор, и со стороны улицы. Никого из знакомых не было ни там, ни сям. Тогда он присел якобы завязать шнурок и сидел долго, а когда поднялся, сбив таким образом с толку гипотетического случайного свидетеля, который мог бы удивиться, что юноша шел вперед, а потом вдруг повернул назад: уж не в винный ли магазин? — направился обратно к магазину.

Но не зашел в него сразу, как невежда, а прошел мимо. Даже не повернув головы цилиндр, а лишь скосив глаз на стеклянную дверь, силясь сквозь нее разглядеть публику внутри помещения. Видно было плохо. Олег остановился, хлопнул себя по лбу, будто что-то вспомнил, развернулся и торопливо пошел назад. Видимость нисколько не улучшилась.

Тогда Олег понял, что ничего так не добьется. Хуже того — он потеряет преимущество перед соглядатаями, полученное в ходе предварительной рекогносцировки: не исключено, что кто-нибудь знакомый уже движется по двору и с секунды на секунду появится из-за угла.

Олег сбегал заглянул за угол — слава КПСС, пока никто не шел. Однако стало очевидно: сколько ни присматривайся к магазину снаружи, полной гарантии безопасности нет. Придется пойти на серьезный риск.

В эту решительную минуту он уже не думал о себе. Он думал только о своих товарищах! Как они рассчитывают на него. Как начнут его высмеивать, если он не рискнет. Он еще раз окинул взглядом окрестности, глубоко вдохнул и, зажмурившись, постепенно распахнул дверь.

Открыв глаза, он облегченно испустил дух. Слава МПЛА, партии труда, в магазине никого не было! Иначе он попал бы в очередь, а это уже смертельный риск. Беда в том, что здесь продавалось спиртное, только спиртное и ничего, кроме спиртного. Будь здесь что-нибудь еще, Олег в присутствии кого угодно мог невозмутимо отстоять очередь и купить какие-нибудь спички. Нахождение же здесь в очереди могло означать только одно…