Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909

Я начала гордиться тем, что хоть и в 6 лет, но провела чуть не целый год в настоящем сибирском городке Таре.

В этом году началась наиболее для меня ценная дружба, не прерывавшаяся до ее смерти, с Марией Вильямовной Беренштам, позже Кистяковской, одной из самых умных и интересных женщин, с которыми меня сводила судьба.

Она была несколько старше нас по возрасту и значительно развитее и начитаннее. Мне очень понравилась и вся ее семья, с которой она меня вскоре познакомила. Отец — убежденный украинофил Вильям Людвигович, его старшая дочь, Анна Вильямовна, игравшая роль хозяйки в семье, рано лишившейся матери, и два брата-студента, Владимир и Михаил. Меньше других меня привлекал только старший из братьев, Владимир, человек, правда, очень талантливый. Он был удивительный рассказчик, и своими страшными историями, всегда случавшимися с ним самим, мог доводить слушателей чуть не до нервных припадков. Я до сих пор не могу равнодушно вспоминать рассказ о человеке, укушенном бешеной собакой, и всех его переживаниях.

Младший брат, на мой взгляд, был гораздо умнее его. Он не старался все время проявлять себя, держась гораздо скромнее. И все же самой умной и интересной была Мария Вильямовна.

У Бернштамов я познакомилась в тот год с некоторыми украинцами и с русскими украинофилами, нередко собиравшимися у них: с Цветковским, с киевским профессором Лучинским, приезжавшим иногда в Петербург, и с его учеником — молодым ученым-историком В. А. Мякотиным, работавшим исключительно над историей Украины.

Впоследствии Мякотин не продолжил ученой карьеры. Он перешел к публицистике и стал одним из редакторов журнала «Русское богатство». С Берншта-мами и в особенности с Марией Вильямовной он состоял в очень близких, дружеских отношениях еще с Киева, где кончил университет.

Семья Мякотиных была очень дружная, и все они, братья и сестры, обожали свою старую слепую мать.

Однажды, встретив на Курсах Марию Вильямовну, я обратила внимание на ее печальный расстроенный вид. Я стала расспрашивать ее, не случилось ли у них дома чего-нибудь.

— Не у нас, — ответила она, — а у Мякотиных. У них исчез младший брат.

— Как исчез? — спросила я. — Арестован?

— Неизвестно. Он учился в Кронштадской гимназии. Оттуда запросили, почему он не явился в класс в понедельник, уехав в субботу к родным в Петербург. От них он ушел в воскресение вечером, сказав, что едет в Кронштадт, и они были уверены, что он там. От матери они скрывают. Саша — младший сын, ее любимец.

— Ну, это еще не так страшно, — заметила я, — может быть, просто поленился и остался у кого-нибудь из товарищей.

Мария Вильямовна покачала головой, но возражать не стала.

На другое утро, когда мы еще спали, к нам неожиданно нагрянула моя нижегородская знакомая

В. Д. Маслова. Она тоже казалась расстроенной и взволнованной.

— Что с вами, Вера Дмитриевна? — удивилась я. — И почему вы без вещей, ведь вы, наверное, прямо с поезда?

— Нет, — ответила она. — Я приехала еще вчера и остановилась у своей старой знакомой Элинской. Мы с ней не спали сегодня всю ночь. Арестовали ее сына, гимназиста. Ночью у них был обыск, и самое странное, что сын забаррикадировался в своей комнате и отказывался пускать полицию.

— Что за нелепость, — заметила я. — Разве их можно не впустить?

— Ну да, конечно, — согласилась Вера Дмитриевна. — Они, понятно, ворвались, выломав дверь. Он стрелял, но никого не ранил, и его увезли. Мать с ума сходит. Это ее единственный сын.

Мы стали обсуждать, чем могло быть вызвано такое его поведение и знала ли мать о возможном участии сына в какой-нибудь революционной организации. Но она ничего не знала. Мальчик учился в Кронштадской гимназии. Они жили раньше в Кронштадте. Когда он приезжал к матери на воскресение, то почти не выходил из дома. Да у него и бывали только два товарища, Сапожников и Мякотин.

— Мякотин? — прервала я. — А в эту ночь он не ночевал у него?

— Нет. Почему вы думаете? — удивилась Вера Дмитриевна.

— Он исчез и не явился в понедельник в гимназию.

— Странно, — заметила Вера Дмитриевна. — Со мной всегда случаются странные вещи. Надо же мне было оказаться у них именно в эту ночь.

Я подумала, что странные вещи случились не с ней, а с Элинским и Мякотиным.

На курсах я опять видела М. В. Бернштам, еще более взволнованную, чем накануне.

О брате Мякотина все еще ничего не было известно. Но В. А. Мякотина вызывали в департамент полиции и расспрашивали о знакомствах его брата и о товарищах брата по гимназии. В. А. мог припомнить только двух, Элинского и Сапожникова. Брат редко выходил из дома по воскресениям, больше сидел с матерью.

Тут я прервала Бернштам и рассказала ей, что произошло в эту ночь у Эллинских. Мария Вильямовна встревожилась не на шутку. Я ее успокаивала. Очевидно, Мякотин тоже арестован. Какая-либо мальчишеская история, скоро все выяснится.

Миновало несколько дней. М. В. Бернштам все время была в волнении, но я не хотела ее расспрашивать. В конце концов, она не смогла больше сдерживаться.

— Произошла жуткая трагедия, — сказала она мне. — Около станции Плюсы нашли страшно изуродованный труп Саши Мякотина, без головы. Опознали только по случайно найденному в кармане письму. Не говорите никому. Семья хочет скрыть этот ужас от матери.

Я расспрашивала Веру Дмитриевну, но она ничего не знала.

Кроме Элинского, арестовали только Сапожникова. Больше ни о каких арестах — ни в Кронштадте, ни в Петербурге — не было слышно. В газетах появилась лишь одна маленькая заметка о найденном изуродованном трупе.

Так все и оставалось тайной до судебного разбирательства. Дело слушалось в Окружном суде. Очевидно, ему не придавали политической окраски.

Но и на суде далеко не все прояснилось. Лишь картина самого преступления. Оба обвиняемые, и Элинский, и Сапожников, упорно молчали.

По данным предварительного следствия удалось установить, что в понедельник утром трое молодых людей с охотничьими ружьями сошли с поезда Варшавской железной дороге на станции Плюсы и пошли по направлению к лесу. Двое были в гимназических шинелях, третий в черном пальто. Что произошло в лесу, неизвестно, выстрелов тоже не слышали. Спустя какое-то время на станцию вернулись двое. Жандарм утверждал, что это были двое из тех, что приехали утром. Они сели на поезд и уехали по направлению к Петербургу. Третьего никто больше не видел. Только спустя несколько дней тщательных поисков недалеко от опушки леса обнаружили страшно изуродованный труп без головы. Неподалеку нашли и голову с сорванной с лица кожей.

Когда подсудимым предоставили последнее слово, Элинский встал и произнес длинную речь, весьма запутанную. Суть ее сводилась к тому, что они трое задумали великое дело, долженствующее спасти всю Россию. Для осуществления этого дела требовалась великая жертва. Выбор пал на Мякотина.

Ввиду несовершеннолетия и некоторого сомнения в их нормальности их приговорили к восьми годам каторги и вечному поселению в Сибири.

За Элинским поехала его невеста — слушательница консерватории и, по отбытии им каторги, вышла за него замуж.

Прошло 15 лет. У меня была семья, и я работала в газете «Современное слово» редактором беллетристического отдела.

Раз, когда я вернулась из редакции, дядя сказал мне:

— К тебе заходил по делу какой-то Элинский и хотел зайти вечером.

— Элинский? — удивилась я. — Ты не ошибаешься?

Дядя не жил в Петербурге во время убийства Мяктина, и ему эта фамилия ничего не говорила.

Вечером пришел несчастный оборванный человек с толстой тетрадью под мышкой.

— Вы состоите в редакции «Современного слова»? Не можете ли вы напечатать там мои записки из жизни Сахалина?