Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909

Ловко лавируя среди всего этого движения, наш гондольер уверенно причалил к отелю, где мы решили остановиться.

Через минуту Мума и я очутились в мрачной средневековой зале. Не успели мы разобрать свои вещи, как к нам постучался Михаил Вильямович.

— Разве вы не хотите пройтись, посмотреть площадь св. Марка, Дворец дожей?

— Как это пройтись? — спросила Мума. — Когда тут и ступить-то некуда. Мы же не утки.

— Ну, не так уж безнадежно, — засмеялся Михаил Вильямович. — Вдоль всего Canale Grande идет узенькая набережная. По ней можно дойти до площади св. Марка.

— Да ведь весь город спит, — продолжала возражать Мума.

— Если все спят, так мы и вернемся. Ну, идемте же!

Мы надели шляпы и отправились.

Как только мы очутились на блещущем огнями канале, усталость как рукой сняло. А на площади св. Марка мы почувствовали себя, точно в бальной зале. Гремела музыка. Вокруг открытые двери кафе, пред дверями столики, за которыми сидят нарядные дамы и мужчины. По мозаичному полу двигается оживленная праздничная толпа. Местами образуется как будто островок, вокруг которого завивается людской поток. Здесь кто-то кормит крошками голубей св. Марка. Ручные голуби доверчиво клюют крошки у самых ног гуляющих, а люди осторожно обходят этот островок, чтобы не помешать птицам.

Там в ущельях средневековых каналов спит Венеция, а здесь международная толпа туристов чуть ли не всю ночь напролет под бальную музыку сменяющихся оркестров танцует, закусывает, флиртует и в виде дани местным традициям кормит голубей св. Марка.

Несмотря на шум толпы, на звуки музыки, мы вскоре почувствовали, что больше всего в Венеции поражает ее тишина, отсутствие привычных звуков большого города — топота копыт, грохота колес, звонков конок, трамваев тогда еще не было. Точно какой-то волшебник заколдовал этот чудесный город, погрузив его по пояс в море.

В Венеции мы провели три дня. Ездили на Лидо, осматривали дворец Дожей, его бесконечную портретную галерею, стояли в задумчивости перед пустой рамой, откуда вырезан портрет дожа-изменника.

Но все же самое сильное впечатление оставила первая поездка по узким темным каналам среди мрака спящих средневековых громад.

Из фантастической, вынырнувшей прямо из средневековья Венеции, мы мгновенно перенеслись в шумный современный Милан, хотя главный его магнит — великолепный, беломраморный, тоже средневековый собор.

В Милане надо было принимать решение — или ехать прямо в Женеву, или попытаться совершить переход пешком через перевал Мон-Сени.

Все опытные, знающие, благоразумные люди уверяли нас, что сезон пеших восхождений на горы еще не наступил и все равно придется вернуться. Но мы упрямо стояли на своем. Ждать было некогда, а отказываться никак не хотелось. Разумных соображений мы привести не могли, а только твердили, что нам хочется этого. И так как известно, что «против глупости сами боги борются безуспешно», то мы и победили. Мы сели на поезд, доставивший нас на станцию Домодасола, откуда идет фуникулер до начала пешеходного перевала.

Мы были единственными пассажирами, вышедшими на этой станции. Люди не смогли удержать нас, теперь очередь была за небом, и оно добросовестно исполнило свою обязанность. Только что мы вошли на станцию — большой, совершенно пустой, скудно освещенный сарай, как началась одна из тех горных гроз, которыми пугают путешественников. Голубые молнии во всех направлениях пересекали небо, освещая таинственным светом сарай, раскаты грома раскалывали небесный свод, обрушивая на нас окружавшие нас горы, убеждая бежать, спасаться. Но куда? Безвыходность рождает смелость отчаяния. Мы предались воле разбушевавшихся стихий и заранее радовались при мысли о том, как будем рассказывать о своей неустрашимости.

Наконец, гроза стала понемногу стихать, и одновременно послышался свисток игрушечного паровозика, спешившего за нами. Быстро переступая карликовыми ножками, он подвез к площадке пустой крошечный вагончик, мы вошли в него, и он повлекся куда-то в горное ущелье, все озаряемое молниями и глухо ворчащее навстречу нам.

Вот и конечная станция. Трудно описать изумление содержательницы постоялого двора, когда мы вошли к ней и объяснили наше желание.

— Сезон еще не наступил, — повторяла она, вслед за другими.

Помимо того, ее чрезвычайно удивили наши легкомысленные, совсем не альпинистские костюмы.

Пользуясь необыкновенной легкостью и удобством пересылки вещей в Швейцарии, сначала мы отправили вперед чемоданы, потом ручной багаж и, наконец, даже жакеты, оставшись только в юбках и батистовых блузках. И действительно в долинах было уже жарко, но в горах температура совсем иная, а этого мы и не рассчитали.

— Что же мне с вами делать? — ужасалась участливая швейцарка.

В конце концов, она нашла выход. Все равно нам необходим проводник до Шамони, куда мы направлялись. Ну, так она закутает нас в платки, а мы отдадим их проводнику, и он принесет их обратно.

Выходить надо было до рассвета, так как солнце, теперь уже жаркое, растапливало днем замерзший за ночь снег, и тогда идти было опасно. Насколько глубок был снег, мы поняли, увидав телеграфные столбы, от которых торчали только самые верхние чашечки.

Хозяйка накормила нас и уговорила все-таки немного прилечь, чтоб поберечь силы. Мы уже начали немного смущаться — силы! Неужели нужны в самом деле какие-то особенные силы?

В три часа утра хозяйка пришла за нами, закутала каждую в несколько платков, заколола как можно выше наши юбки и передала с рук на руки проводнику, пожелав нам всего самого доброго.

Несколько десятков обычных шагов в гору, в продолжение которых мы успели подумать: «Что же тут такого особенного?», как внезапно это «особенное» началось.

Перед нами была почти совершенно отвесная снежная стена, покрытая настом, т. е. оттаявшим за день и заледеневшей за ночь снегом.

Мы в недоумении оглядывались, уверенные, что где-нибудь есть тропинка, хоть и крутая, но доступная. Но тропинки не было.

— Что ж, назад? — насмешливо спросил Михаил Вильямович.

— Ни за что, — ответила Мума. — Идите же. Пусть он покажет, что надо делать, — кивнула она в сторону проводника.

Проводник укрепил в снегу свою палку, потом с легкостью шагнул наверх, укрепил ее выше и шагнул еще. Затем он вернулся, протянул руку Муме и объяснил ей, чтоб она ставила ногу в его следы, поддержива-ясь с другой стороны своей палкой.

На мою долю остался весьма мужественный и достаточно сильный, но совершенно неопытный проводник. Мы с ним значительно отстали, но все-таки кое-как подвигались вперед.

Сколько времени длилось это восхождение, не могу сказать, но что ничего подобного мы себе не представляли — это верно.