Повесть о первом взводе

Народ решил, что убедительно.

– Хорошо, что старшина мне к этому времени другую шинельку подобрал. Я тогда маскхалат и скинул. А подпаленную григоренковскую шинельку вернул хозяину и он, втихаря, чтобы никто не видел, закопал ее в тайном месте. Как пираты свои клады закапывали. Но кому, скажите, такой клад нужен?.. Подтвердить это, конечно, никто не может. Но я врать не стану, вы меня хорошо знаете, - Птичкин потянулся так, что хрустнуло в суставах.
– Только у меня от таких длинных разговоров всегда почему-то аппетит разыгрывается. Гогебошвили, послушай, дорогой, нет ли у тебя на машине чего-нибудь кисленького вроде жареного поросенка или крем-брюле?

– Как раз есть, дорогой, - не растерялся Гогебошвили.
– Совсем как родной брат-близнец на крем-брюлю похоже. Гречневая каша с вторым фронтом.

– М-да... Для моего изысканного вкуса несколько грубовато. Но в данном случае может подойти, - снисходительно согласился Птичкин.
– А из деликатесов? Печенье какое-нибудь сингапурское, бисквиты бразильские или, скажем, буханочка черного хлеба?

– Есть, уважаемый, для тебя все есть! Даже две буханки. Такие как ты, кацо, хочешь. Совсем черный! Черней не бывает.

– Так чего же ты, дорогой, сидишь?! Почему ты, генацвале, не несешь это все на стол? Почему людям удовольствие не делаешь? Почему тебе все напоминать надо?!

– Извини, дорогой, что сам не догадался. Для тебя моментально стол накрою - Гогебошвили с трудом поднялся, развел несколько раз руками, разминая мышцы.
– Пойдем со мной, Трибунский. Видишь, человек кушать хочет. Хлеб принесем, кашу тоже принесем. Пусть кушает на здоровье!

– Хорошее дело, - согласился Трибунский.
– Птичкина непременно надо покормить. Иначе он когда-нибудь выпадет из тельняшки и потеряется... Да и всем поужинать не мешает.

* * *

После ужина Логунов выставил часовых, остальным разрешил ложиться спать. Ночь была теплой... Солдаты здесь же, на траве, расстелили шинели и улеглись. Автоматы прихватили с собой. Лежали, курили, неторопливо переговаривались. Спать никому не хотелось.

– Мабуть, скоро дощ пидэ, - заметил Григоренко, глянув на небо.
– Хмарытся...

– Хорошо бы, - Мозжилкин глянул в высь.
– И верно, тучи наплывают. Хорошего бы сейчас дождика, может фрицы и не пойдут. Они ни морозов, ни дождей не любят.

– Сейчас для дождя плохое время, - вздохнул Булатов.
– Люди сейчас хлеб убирать надо. А как убирать, если дождь, если вода кругом? Мы в сорок первый никак хлеб убрать не могли. По вся Башкирия дождь шел. Надо государству хлеб сдавать, надо Красная Армия кормить, а дождь вся пшеница повалил. Солома загнил, зерно прорастал... Прямо даже плакал старики, когда смотрели, как хлеб пропадал.

– А-а, какое несчастье, - цокнул языком Гогебошвили.
– Весь хлеб пропал?

– Нет, не весь... Много собрали, почти всю хлеб. Все, кто мог, в поле вышел, и старики, и дети. Серпами убирали, потом сушили. Плохой зерно получился, совсем худой, но все равно хлеб. С тех пор дождь не люблю. Когда дождь идет, сразу про тот хлеб вспоминаю.

– А у нас хлиб убралы. Пид озимые як раз доща трэба.

– У вас другой земля, другой погода, - согласился Булатов.
– У нас озимый пшеница не сеют... Знаешь, Григоренко, к нам однажды ягоду очень вкусную привезти с Украины. Совсем еще весна шел, а ягода уже выросла. Как вишня, только большая и сладкая. Забыл, как называется... У вас такая растет?

– То чэрэшня... Ни, нэ растэ у нас, Булат, бильш чэрэшня. Нимци биля хат вси дэрэва повырубалы.

– На дрова?

– Ни, боятьця, що из-за дэрэва гранату в викно кынуть, або з ружжа пульнуть. Воны усэ повырубывалы, щоб за вэрсту було видно, хто до хаты йдэ.

– Ты извини, Григоренко, - Трибунский подвинул свою шинель поближе.
– Я вот что хочу спросить: очень тяжело было в оккупации?

– А як ты думав... Адразу, що из иды було, усэ забралы. Потим худобу усю подчистую. Хлопцив та дивчат - в ниметчину. Потим и сэло спалылы.

– Как же вы жили?

– Мы?
– Григоренко как-то странно посмотрел на Трибунского.
– Батько з сорок першого на фронти. Маты в зиму вмэрла вид запалення легких. Старшый брат у полицаи нэ пишов, його нимци вбылы. Мы з дидом в партызаны подалысь. Так и жилы...

– Григоренко свернул цигарку, выбил "катюшей" искру и, будто забыл о разговоре, долго раздувал тлеющее красное пятнышко.

– Всем спать!
– велел Логунов.
– Завтра наговоритесь.

Замолчали. И верно, спать пора.

Логунов закинул за плечо автомат и пошел проверять посты. Благо идти далеко не пришлось. У второго орудия дежурил Баулин.

– Все в порядке, товарищ старший сержант!
– доложил он. И тут же добавил с удовольствием: - А небо затянуло. Красота!

– Спать хочешь?
– спросил Логунов.

– Очень хочу, - признался Баулин.
– Вроде держишься, а сон втихаря подкрадывается и наваливается, аж терпеть невозможно.
– Баулину хотелось скоротать время разговором.
– Хоть бы дождь, что ли, пошел, сразу бы сон разогнало.

– Где я тебе дождя возьму, - поддержал разговор разгадавший хитрость солдата Логунов.
– Ты потерпи. Главное - не стой, ходи больше. Взвод спит. Тебе сколько еще?

– Через час Глебов сменить должен.

– Час быстро пролетит. Ты главное - прислушивайся. Ночь тихая, раньше услышишь, чем увидишь...

У первого орудия Логунов застал двоих - Гольцева и Земскова.

– Не спится что-то, - объяснил Земсков.
– Нога побаливает. А ему повеселей.

– Ни к чему вдвоем, - не согласился Логунов.
– Завтра бой, силы беречь надо. Гольцева скоро сменят. А тебе как раз и полежать.

– Належался. А при разговоре про ногу забываю. Тут у нас с Гольцевым разговор интереснейший.

– Как хочешь, твое дело.

– Товарищ гвардии сержант, а вопрос задать можно?
– спросил Гольцев.

– Задавай.

– Вы, говорят, с сорок первого года воюете?

– С сорок первого.

– Когда война началась, вы что подумали?

Логунов вгляделся в белеющее в темноте лицо Гольцева, но, как ни старался, выражения глаз не уловил и не понял, к чему тот задал этот вопрос.

– Умного ничего не подумал. Подумал приблизительно то же самое, что и ты.

– Так я же думал, что мы их сразу разгромим и уже через месяц будем в Берлине.

– И наверно, тебе было обидно, что ты не успеешь повоевать и покрыть себя славой?