Повесть о потерянном времени

— Да я это… Где-то оставил спьяну… Наверное на КПП. Сейчас побыстренькому сбегаю, поищу, — испуганно зачастил предчувствующий неизбежность провала Совков и предпринял попытку подняться с кровати, но был остановлен чувствительным толчком в грудь.

— Ну что ты, милый, не надо никуда бегать и попусту суетиться. Я, кажется, поняла, в чём дело! То есть тебя с наряда сняли. Причём ни за что сняли. Не повезло тебе просто. Ну, бывает, попался какой-то дятел-проверяющий со сверхчувствительным носом. Что-то там унюхал и ему показалось что ты что-то не то выпил. Вернее, выпил как раз то, что на службе выпивать почему-то никак не полагается. Так было дело?

— Да-да! Конечно же! Этому уроду только показалось! Чему этих офицеров только в училищах этих учат! А ты вон, оказывается, у меня какая умная! — Растерянно и явно заискивающе зачастил Совков, не особенно вдаваясь в саркастический смысл только что сказанных женой слов. В эти минуты для прапора важней всего была интонация. А интонация была очень даже обнадёживающей.

— Сейчас не об этом. Давай-ка рассмотрим твое поведение беспристрастно и до конца. Ты, значит, обиделся и в знак протеста разделся на КПП, чтобы прогуляться в одних трусах по гарнизону… Это в двадцатиградусный-то мороз! Конечно, а как же ещё можно выразить протест? Летом будешь разгуливать в трусняке, народ подумает, что ты просто нудист или же ещё какой эгсгибиционист. Словом, народ подумает, что ты простой извращенец, и набьёт тебе морду. Народ-то у нас простой и на расправу скорый. Или же попадётся кто-то из редких сердобольных и вызовет для тебя скорую помощь. А дальше тебя ждёт дурдом и никаким протестом здесь даже и не пахнет. Согласен?

— Да-да! Милая! Конечно же! Именно так! — угодливо поддакивал Совков, с напряжением внутри ожидавший окончания цепочки рассуждения, в которое неожиданно для него погрузилась обычно глуповатая, невзирая на образованность, жена, — слова-то какие ты, оказывается, знаешь! Нудист — это наверное тот который постоянно нудит, как наш замполит на политзанятиях, а этот…, как бишь его? Во, эксбицинист — это ведь что-то, наверное, цирковое? Правильно, милая. Армия — это сплошной цирк. Не даром ведь говорят: кто в армии служил, тот в цирке не смеётся.

— Нет, всё не так. Долго тебе про всё это надо рассказывать — это не для средних прапорщицких умов. Не юли и не уводи разговор в сторону…

— Так ты же сама завела «нудист», «эксбицинист». Я хоть и без высшего образования, но тоже разобраться хочу…

— Вот потом возьмёшь в библиотеке словарь и разберёшься. А сейчас давайка ближе к делу. К причинам твоего голожопого гуляния по гарнизону. Мы с тобой выяснили, что летом тебя бы поняли не правильно. А вот зимой — да, всё это очень даже похоже на мученический протест. Неспящий народ смотрит: идет морозной ночью по гарнизону голый прапорщик (да, да, по твоей роже всем понятно, что ты — прапорщик) с КПП и уже аж звенит застекленевшими мудями, но почему-то не стремится поскорее в тепло спрятаться. «Ага, — думает бессонный народ, — значит что-то у нас в армии не так, раз прапорщики по ночам яйцами звенят!» И тут же найдутся бдительные и неленивые граждане, которые обязательно возьмутся за написание соответствующих сложившейся ситуации писем в Политбюро ЦК КПСС. Оттуда вскоре приедет авторитетная комиссия и начнёт разбираться: «Ну-ка, это который такой прапорщик по ночам звенит генеталиями и не даёт спать гражданскому населению? Где этот бесчинствующий мудозвон? А-а, это Вы? Ну и что Вы себе позволяете? У Вас что, бессонница? Вас обидели? Каким образом? А-а-а… Так Вы в тот день совсем ничего не пили? Только компот и кефир? Продукты были свежими? Понятно. А как фамилия этого проверяющего? Хорошо, Вы идите, товарищ, и спокойно себе служите, а мы с этим капитаном разберемся. Надо же, до чего ведь довёл советского прапорщика!» Так ты на такой что ли сценарий рассчитывал? — наконец перевела дух чем-то раздраженная жена, и в глубине души Совкова вдруг с новой силой загорелась надежда на мирный исход его черезвычайно запутанного дела.

— Ну, да. Приблизительно на это. Только без писем в Политбюро. Здесь достаточно было бы и нашего замполита Хитрованова. Наши гарнизонные граждане знают, кому и на что можно «стукнуть». — Попытался как можно бесхитростней ответить прапор, втайне надеясь, что тема пропавшей куда-то одежды будет забыта.

— Ладно-ладно. До замполита мы ещё доберемся. А вот с членовредительством пора заканчивать. А то взяли моду… Один яйца уже где-то отморозил, другой к этому стремится… Постой-постой, а не там ли хранится твоя гнусная одежда, откуда не так давно увезли перебинтованного мачо? Не на том ли стульчике висит она, где ещё недавно висела такая же зелёная ветошь выбывшего из строя соседа? Товарища, так сказать, по оружию? — на лице жены появилась улыбка дьявольского озарения. — Ну-ка, поднимайся, боров, и пошли-ка её поищем, окаянную.

С этими словами жена, несмотря на безвременно приобретённую тучность, легко спрыгнула с кровати и ухватила цепкими мясистыми пальцами волосатое ухо Савкова.

— Да погоди ты, дай хоть штаны одеть, — взвопил прапорщик.

— Зачем они тебе? Как по гарнизону с голой жопой под фонарями разгуливать, так ты мастак, а как десяток метров по коридору пройти, так ты уже и застеснялся. Пойдем-ка, кобелёк мой ненаглядный, поищем твои заплутавшие где-то штанишки… — Неумолимая супруга буквально выволокла упирающегося Совкова в коридор и подтащила его к дверям вертепа, преграждающим путь к осмотру места недавно случившихся развратных действий.

Совков, проявляя присущую всем прапорщикам тактичность, и явно не желая беспокоить соседей в столь ранний час, уперся было руками в края дверного проёма, но получил такой пинок сзади что в общем-то нехилые его ручонки мгновенно вывернулись и с хрустом поврежденных суставов мгновенно схлопнулись за согбенной спиной. Совков сгорающим в атмосфере метеоритом кубарем влетел в когда-то вожделенное помещение. Совершив такой опрометчивый в стремительности своей влёт, прапор больно стукнулся головой о какой-то шкаф и начал терять сознание. Следом за ним в комнату, яростно изрыгая потоки недвусмысленных угроз и изощренных площадных ругательст, разъяренной кометой ворвалась фурия-жена. На последнем кадре, зафиксированном угасающим сознанием Совкова, была изображена искаженная злобой морда лица жены и, как бы отдельно от морды лица, её руки. В ладонях рук змеёй извивалась прапорщикова портупея. Вместо кобуры на портупее висела невзрачная Раечкина голова. Морда лица, висящей на портупее головы отчаянно гримассничала. Один из глазьев кривляющейся морды лица почти утонул в чернильного цвета гематоме. На черепушке гримассничавшей морды лица отсутствовали обширные фрагменты когда-то пышных волос, и она ярко отсвечивала проплешинами в лучах с ужасом заглянувшего в окна рассвета. В этот момент сознание окончательно покинуло Совкова, онемевшего от пережитого страха и мучительного стыда за нетактичное поведение своей озверевшей супруги. Бренное тело скорбящего прапорщика тут же погрузилось в бесконечную мягкость, успокаивающей своим равнодушием пустоты.

Вот такие вот страдания пришлось перенести Совкову. И всё из-за чего? Если беспристрастно и внимательно во всём разобраться: из-за обычного бытового б… ва. Из-за бабы, короче. Кому, спрашивается, он нанёс хоть какой-нибудь вред? Жене? От этой коровушки не убудет. Порочной с детства телеграфистке Раечке? Так это не он, а не желающая ничем делиться алчущая жена. Волчица какая-то, да ещё и самка, как иногда говаривали классики. Он же, Совков, напротив, только помог временно занемогшему товарищу по оружию, выполнив за него священные обязанности каждого уважающего себя индейца. Но командование не пожелало во всём досконально разобраться и отправило блудливого прапора служить в Иваново. А Иваново в советское время почти официально называлось «городом невест». Это был город, как единожды изволил выразиться шепелявый в престарелости своей генсек, большого числа «многосисечных коллективов» жаждующих любви ткачих, мотальщиц и швей-мотористок. Вот туда и послали служить Совкова. Ну, что тут можно было сказать… Ведь снова же запустили козла в огород! И это было очередным проявлением начальственной нестандартности и какой-то изуверски загадочной парадоксальности. Нам, сирым, остается только что-то очень отдалённое от истинного смысла начальственных идей предполагать. Например, можно предположить, что Совкова послали в Иваново для того, чтобы он, оценив многочисленность объектов своего вожделения, вдруг понял бы, что девиз всей его жизни: «Всех женщин не пере…пробуешь, но к этому нужно постоянно стремиться!» в данных условиях принципиально нереализуем, и от безысходности тут же успокоился? Для того чтобы угомонился он, наконец, и целиком погрузился в лоно семьи? Может быть, оно и так, только сиё, как говорится, нам неведомо. Неведомо, потому как — пути начальства неисповедимы. Неведомо это было и Совкову, который перед тем как уехать, в ускоренном порядке развелся с женой. Развёлся, якобы, только для того, чтобы она получила в этом придворном гарнизоне долгожданную квартиру, в которой Совков вроде бы рассчитывал провести остаток своих скорбных лет по выходу на пенсию. Но больше его в гарнизоне никто и никогда не видел. Бывшая жена не дождалась от него ни одной весточки. Многие сначала подумали, что Совков умер в Иваново от тоски по семье и любовнице. Работники местной сберкассы тут же опровергли эти слухи: алименты от Совкова приходили исправно. Затем, какие-то злые языки как-то распустили слух, что Совков почти сразу же по приезду на новое место службы женился на изрядно потасканой дочке отставного генерала, с коей и проживает в четырёхкомнатной квартире в самом центре города Иваново. Старик-генерал на радостях подарил ему свою «Волгу» и Совков теперь важно ездит на ней с новой, но изрядно потрёпанной беспорядочной половой жизнью женой на свою персональную двухэтажную дачу, расположенную через забор от дачи председателя тамошнего обкома. (Этот факт в те времена говорил о многом!) А иногда, шепчут злые языки, Совков тайком вывозит на этой же «Волге» куда-то за город каких-то ткачих, или же мотальщиц. Кто ж их там разберет? Может это вообще были швеи-мотористки… В конце-концов, какая кому разница? «Иногда, — шептали чёрные языки, — Совков вывозил на природу сразу по нескольку честных советских тружениц за раз!» И добавляли: «Шельмец, эдакий!» Хотя почему Совков «шельмец», было не понятно. Ведь судя по лицам, свидетельствовали те же языки, ткачихам, мотальщицам и мотористкам это всё даже очень нравилось. Конечно, кто бы сомневался… Чего им там могло бы не нравится? Салон у «Волги» большой, кресла тоже большие и мягкие, а подвеска очень даже надежная у неё. Свежий воздух, опять же… Трудящиеся в стране советов должны были отдыхать полноценно и всесторонне. А раз так, стало быть, никакой Совков и не «шельмец», а весьма даже уважаемый человек в городе Иваново. Так ведь получается? Современным языком можно даже сказать, что он известный в этом городе аниматор. Конечно, это до конца не проверенная информация. Никто ведь за Совковым в лес шпионить не ездил. Но то, что эта положительная информация получена от весьма злых языков уже говорит о многом. А злые-то, они чего ведь только от зависти не наболтают… Был бы только человек хороший.

Глава 5. Охота к перемене мест

Спустя всего-то какую-то парочку лет, прошедших с момента своего прибытия для дальнейшего прохождения службы на границу двух областей, шибко достала Сергея тягомотная повседневщина гарнизонного быта. Достала, несмотря на все потуги, предпринимаемые верхним руководством для того, чтобы внести в неё хоть какое-то разнообразие. К тому времени Сергей был уже капитаном, сменившим на высоком посту командующего ротой самого «Буонапарте». Его «императорское величество» отбыли для отправления службы в вышестоящий штаб. Бывший «группенфюрер» часто наезжали в гарнизон, но таперича уже только по случаю приезда в него очередной высочайшей проверки. Их, не вызывающее ни у кого сомнений, «величество» состояло непременным членом всех приезжающих комиссий на правах большого знатока местного колорита. Ну и, конечно же, их «величество» изволили париться во время каждого своего высочайшего приезда в знаменитой ахтунговой бане. Впрочем, баня эта уже давно ахтунговой не была, потому как самого Ахтунга так же давно уже в гарнизоне не наблюдалось. Этого неистового властолюбца когда то скоропостижно перевели в вышестоящий штаб. Правда на очень короткое время. По началу надеялись, наверное, что поумерит он свой гарнизонный великодержавный пыл и непомерные свои материальные аппетиты, потеревшись о «святые» стены высокого штаба. Надежды не оправдались. Властолюбец не унимался и временами пытался «стороить» даже генералов. Генералы, видимо, «строиться» не пожелали и деспотичного тирана быстренько уволили на пенсию. А уволив, говорят, предоставили Ахтунгу квартиру где-то в ближнем Подмосковье. По слухам, получение этой квартиры далось ему с большим трудом. Ахтунгу говорили:

— А зачем Вам эта квартира? У Вас же уже есть одна и тоже в Подмосковье. Очень большая квартира. Кстати, как Вам удалось получить так много жилплрощади?

— Сам не знаю, как так получилось, просто я очень хорошо служил… Заметили, видимо. — невнятно лепетал себе под нос некогда грозный Ахтунг.

— Ладно-ладно, дело прошлое. Так зачем Вам другая квартира? Чем эта-то Вас не устраивает?

— Квартира-то меня устраивает, меня место не устраивает.

— Чем же? Девственный лес, речка неподалёку…

— Видите ли, я когда там служил, был очень принципиальным офицером… — Продолжал, бубня, канючить недавний буян.

— Знаем-знаем. Наслышаны о вашем былом могуществе. Ну ладно, пойдем Вам навстречу. Но только квартиру в лесу Вам придется сдать.

— Хоть завтра!

— Во как! Чувствуется, что Вас там очень сильно уважают. По лицу ещё не бьют?

— Пока ещё нет. Пока ещё побаиваются. Но смотрят волками. Халдеи и лизоблюды! Когда-то ведь пятки лизали…

— Вот-вот, Вы только таких по службе и двигали. Они всё лизали Вам, лизали, и не только пятки, а теперь жаждут все слизанное сразу Вам в лицо сплюнуть. Впрочем, не нам Вам это объяснять. Вы ведь, как мы слышали, трудами Макиавелли зачитываетесь.