Повесть о потерянном времени

— Это не имеет никакого отношения к делу.

— Может быть, может быть. Только имейте в виду, что квартиру мы Вам предоставим в точности с действующим советским законодательством. И не сантиметра больше.

— Может…

— Никаких «может». Это в лесу можно было под шумок кое-что себе урвать, тем более находясь при почти неограниченной власти. А здесь нет. Здесь не забалуешь. Здесь такими «ахтунгами» хоть пруд пруди.

С тех пор и жил Ахтунг в своей маломерной квартире неподалёку от столицы, к гарнизону не имел ровно никакого отношения и навещать места прежней службы как-то не торопился. Видимо, переживал за состояние морды своего лица. Озаботился под старость своим внешним видом. Что ж, такое бывает довольно часто и расценивается геронтологами, как первый признак старческого слабоумия. А вот «Буонапарте» в родную роту захаживал. Не забывал при случае. Случаи обычно выпадали ему после бани, обычно предшествующей дню отъезда очередной высочайшей комиссии. И, надо отметить, не просто так захаживал «Буонапарте», а интересовался делами, интересовался, надо ли чем помочь, и даже звал Сергея послужить к себе в вышестоящий штаб, обещая составить высочайшую протекцию. Сергей сначала отказывался, ссылаясь на отсутствие жилья в тамошней местности, но когда его окончательно достала пресловутая тягомотина гарнизонной повседневщины, овладела им вдруг охота к перемене мест. Эта охота не покидала его до самого конца службы, но то, что он переживал в то время, было самым начальным и, поэтому, самым сильным в свежести своей ощущением. Его лихорадило от нетерпения. Он по нескольку раз в день названивал различным должностным лицам вышестоящего штаба, решавшим (или же имитирующим решение) проблему его перевода, и успел уже порядком этим лицам надоесть. Капитан физически ощущал, как морщились эти лица на другом конце телефонного провода, едва заслышав его вопрошающий голос. Может он, конечно же, себе этим сильно навредил. Навредил и тем самым отсрочил дату перевода, но то, что уже порядком сморщенные должностные лица вскоре поняли, что это как раз тот случай, когда просителю «лучше дать, а иначе — себе дороже», было положительным моментом. Процесс перевода длился около трёх месяцев, в течение которых капитан постепенно передавал хозяйство роты старшему лейтенанту Николаеву. Наконец приказ состоялся. По этому случаю Сергей, что называется, «накрыл поляну» ранним вечером для своего ближайшего окружения в одном из секретных мест окружающего гарнизон леса (антиалкогольная компания к тому времени фактически затихла, но идеологически ещё была сильна) с тем, чтобы ранним же, но только утром следующего дня, без долгов выдвинутся в сторону нового места службы. В конце-то концов, всё получилось так, как всегда получается у военных, когда они без жён (официальных и не вполне) собираются за праздничным столом. Такое у военных, в те ужасные для всего советского народа времена, случалось достаточно редко: только при присвоении очередных воинских званий или же при назначении военных на вышестоящие должности. (Тогда в армии ещё не пили на рабочих местах, по поводу и просто так для снятия стресса. Это было в те времена, во первых, не модно, а во-вторых, жестоко преследовалось со стороны генеральной линии партии. Ну, по крайней мере, в РВСН было именно так). Но, тем не менее, временами совместно выпивать военным всё же случалось, а когда уж это случалось, то заканчивалось всё всегда одним и тем же: весьма содержательным весельем (поддерживаемым поминутными глубокомысленными вскриками «Гип-гип, ура!»), продолжавшимся до позднего вечера и заканчивающимися неизлечимо больной головой с утра. Именно с такой головой, несущей на себе искаженные черты позеленевшей морды лица и отправился капитан в дальний путь. Дальний путь пролегал через половину Подмосковья, равному, как вы наверное помните, по площади территории Франции, и длился этот путь почти три часа. Начался путь с автобуса, затем продолжился электричкой. После электрички вновь последовал автобус, довёзший капитана до следующей электрички. Завершилось путешествие опять же автобусом, доставившим уже порядком измученного путника прямо в расположение части, которая ещё совсем недавно была для него «вышестоящей». У Сергея было много попутчиков, которых в разное время перевели «в верха», но квартир пока так и не дали. «И это вы так каждый день мотаетесь? Три часа туда, три обратно… Шесть часов в день только в дороге! А когда же жить?» — обратился он с непростым вопросом к своим новым товарищам по несчастью. Новые товарищи глумливо заулыбались. Самый «старый» из них «ездок», снисходительно поделился с Сергеем: «Вот так и живём. Всё время в дороге. Перебиваемся, так сказать, случайными попутчицами и уже стали неразборчивыми в своих связях. Хи-хи-хи! А три часа — это счастье. Такое может случиться только ранним утром, когда весь транспорт летит в Москву или ранним вечером, когда всё летит обратно. И то, только при том лишь условии, что ничего нигде не сломается. Но такое у нас, как ты понимаешь, случается довольно редко, поэтому иной раз часов по шесть добираемся. Ничего-ничего, привыкнешь. Есть ведь во всём этом и свои маленькие прелести: уехал, к примеру, ты из части домой, и ни одна сволочь тебя сегодня обратно на службу не выдернет. В батальоне, наверное, ты о таком даже и мечтать не мог». Так и стал Сергей жить в дороге. Вскоре он приспособился не только читать в переполненных электричках и автобусах, но, если это очень было надо, ещё и писать. И если учесть то, что читать большей частью приходилось сложную техническую литературу, а большую часть писанины, составляло конспектирование идей классиков марксизма-ленинизма или же материалов очередного съезда КПСС — жизнь капитана стала напоминать один, но непрерывно длящийся подвиг. Дома капитан только ужинал, спал и наскоро завтракал. Иногда молодость брала свое и в нём просыпались всем известные низменные инстинкты, связанные с почётной обязанностью исполнения супружеского долга. А на работе капитан служил. Ему никто не хотел дать и пяти минут для того, чтобы отдохнуть от дороги, и с самого утра засыпали всякими заведомо не выполнимыми до конца задачами. Капитан их никогда до конца и не выполнял. И этого оказывалось достаточно, чтобы в конечном итоге всё выходило как надо или близко к тому «как надо». То, чем тогда занимался капитан, до сих пор, наверное, перепачкано различными чернильными печатями с указанием грифа секретности. Поэтому не будем вдаваться в подробности, дабы не тратить бесценные годы жизни на праздное времяпровождение в подвалах ФСБ. Скажем лишь то, что деятельность гражданина Просвирова была связана с планированием организации связи в масштабах всех РВСН. Вскоре он значительно преуспел на этом поприще и даже был отмечен в каком-то праздничном приказе самого высшего командования войсками, силами и оружием. А вскоре после попадания в праздничный приказ Сергею предложили встать в быстро продвигающуюся очередь на кооперативную квартиру в Москве. «Бесплатной» квартиры в те времена можно было ждать добрый десяток лет, а кооперативную можно было получить за год. Вымотанный ежедневными дальними перемещениями капитан сразу согласился, даже не задумываясь о том, где он достанет на это деньги. А деньги требовались солидные. Для того чтобы скопить требуемую сумму, капитану потребовалось бы два года служить, не выезжая никуда в отпуск и содержать семью, что называется, впроголодь. «Ничего-ничего, — мечтательно размышлял Сергей, — пройдусь с шапкой по своей многочисленной и дружной московской родне — выручат. С миру, как говорится, по нитке — голому штаны». Дабы ускорить прикрытие наготы капитан быстро собрал необходимые документы и, попал наконец в заветную очередь. И потянулись долгие месяцы ожидания счастливого будущего.

Тем временем жизнь продолжалась. Обеспечивая продолжение жизни, продолжалась и штабная капитанова служба. В сравнении с батальонными буднями будни штабные выглядели неизмеримо предпочтительнее: отвечаешь только за свои действия, да и нарядов раза в два поменьше. Вместе с тем наряды были гораздо «веселее» батальонных. И вся их «весёлость» плавно вытекала из «центральности» расположения части. Самой увлекательной «нарядной» службой была служба дежурного по автомобильному парку, напичканному различной техникой, включая «членовозы» главного командования. Смениться в этом наряде без какого-нибудь взыскания слыло делом практически не реальным. Дежурного в этом парке мог наказать за несвоевременную подачу автомобиля, как говорится, «каждый дурак» — от главкома до начальника автослужбы. Как-то, заступая в один из таких нарядов, Сергей удостоился быть проинструктированным самим начальником соединения генералом Белухой. И дело было вовсе даже не в том, что Белуха вдруг сильно за что-то зауважал капитана или же наоборот, прослышав чей-то грязный навет о беспримерной капитановой тупости, решил лично вмешаться в ход его подготовки к столь ответственному мероприятию. Нет, всё дело было в том, что незадолго перед этим на территории гарнизона перевернулся самосвал. Образовалось сразу два трупа — водителя и старшего машины. По этому случаю была создана и долго заседала особая комиссия. По результатам работы комиссии был сделан вывод о том, что причиной аварии самосвала, повлёкшей за собой гибель людей, является отсутствие подписи на путевом листе начальника контрольно-технического пункта (КТП).

Вот так. Вот таким вот образом. Это если учесть, что за всю свою многолетнюю службу Сергей ни разу не видел ни одного начальника КТП, способного оценить что-то большее, чем исправность сигнальных и осветительных приборов автомобиля. А если учесть ещё и то, что самосвал перевернулся белым днём да ещё на совершенно пустой дороге, то можно сказать, что выводы высокой комиссии выглядят вполне логично. Тем более, что члены высочайшей комиссии наверняка прослужили гораздо больше капитана, и где-то они наверное видели этого технически грамотного начальника. Этот грамотей, видимо, был запечатлён в сознании членов как некий кудесник, священнодействующий за пультом, оснащенным различными современными и поэтому очень совершенными измерительными приборами. Во время священнодействия кудесник озабоченно морщил лоб, принимая решение о возможности отправки водителя в рейс. Да, наверное, где-то такое всё же было и кто-то всё это видел. Но в парке, из которого выехал в свой последний рейс злополучный самосвал, КТП представлял из себя обычный бокс, только что был он ещё с осмотровой ямой. Эта яма никогда для осмотра не использовалась. Использовалась она исключительно для ремонта и только в тех случаях, когда признаки разрушения автомобиля принимали очевидный характер. Ну, например, когда отвалившийся карданный вал начинал высекать искры из асфальта. Всё остальное время бокс стоял пустым и тщательно прибранным. Особое внимание при его проверках всегда уделялось отсутствию на полу масляных пятен. И всегда, абсолютно справедливо, считалось, что ежели масляных пятен на полу КТП нет, то это свидетельствует о том, что его начальник работает очень даже хорошо. И это правильно. Надо быть аккуратным.

Но суть не в этом. Причём здесь, собственно, оборудование КТП, а так же квалификация и аккуратность его начальника? Надо внимательно читать заключение комиссии. Там ведь ясно сказано: «отсутствие подписи». Видимо, эта подпись имела некое магическое значение. Наверное, это был какой-то оберег. Оберега в самосвале почему-то не оказалось — и вот вам, пожалуйста, целых два военных трупа. И посыпались откуда-то сверху грозные указания: «искоренить», «указать на недопустимость», «ужесточить контроль» и т. д. А дежурного по автопарку, выпустившего в рейс горе-самосвал без оберега понизили в звании и отправили служить в какую-то унылую местность под городом Чита. Вот этим-то и объяснялись те знаки внимания, которые были продемонстрированы простому советскому капитану самим начальником соединения. Генерал долго призывал Сергея чего-то «искоренить» и указывал ему на «недопустимость», а в завершении инструктажа приказал «ужесточить контроль». Капитан всё это намотал на недавно отросший у него ус и заступил в наряд изрядно просветлённым. Промаявшись всю ночь, развозя смены поваров по многочисленным столовым гарнизона, Сергей, на остатках бдительности, сначала отследил, а потом остановил строй военных водителей перед входом в парк. Водители следовали из столовой в автопарк дабы приступить к развозу высокопоставленных тел своих «хозяев» по местам службы. Капитан в краткой форме проинструктировал нагловатых бойцов («Вы знаете, кого я вожу?») и «указал им на недопустимость» выезда из автопарка с путевым листом без «оберега» начальника КТП. Кроме того, многоопытный капитан ещё раз уточнил месторасположение КТП и его начальника, а так же предупредил этот строй начинающих хамов о том, что начальник, согласно утверждённому свыше распорядку дня, в 8.45 убывает в столовую для поглощения полагающегося ему завтрака, а посему: «Кто не спрятался — я не виноват». Затем капитан вежливо осведомился о том, правильно ли его поняли. «Так точно!» — утвердительно закивали головами постепенно теряющие свою приобретённую борзость бойцы. Дав команду о допуске строя в парк, Сергей принялся заполнять многочисленную «автопарковую» документацию: скоро должен был подойти начальник автослужбы майор Памперс. Майор был большим любителем чтения этой занимательной литературы, и Сергею не хотелось разочаровывать его с самого утра. Памперс был и так обижен на всё и вся. Обида — это было его постоянное состояние, в которое он впал, вероятно, ещё в далеком детстве и, предположительно, в тот самый момент, когда впервые узнал всю горькую правду о содержательной части своей фамилии. В те времена советские люди памперсами ещё не пользовались и слово это было не в ходу. Можно даже сказать больше: многие советские люди даже не знали, что это такое. Но Памперсу всегда казалось, что если люди при знакомстве с ним улыбаются, то всё это не этикета ради, а исключительно от того, что они очень даже хорошо понимают смысл этого слова и вместо майора сразу же представляют себе пропитанный мочой тампон. В большинстве случаев это было не так, но Памперсу всегда мнился скрытый подвох и он, при виде чему-то улыбающихся людей, тут же впадал в своё привычно-обиженное состояние. Усиливать в нём это негативное чувство было крайне нежелательно. Дополнительно обидевшись на какого-нибудь дежурного по парку, майор тут же принимался испускать негативные сигналы во все инстанции. Начинал он обычно с непосредственного начальника неосторожно улыбнувшегося или напортачившего что-нибудь в документации дежурного. Памперс сразу же звонил этому непосредственному начальнику и сигнализировал о всех мерзостях окружающей его жизни, приписывая их происхождение исключительно своему невольному обидчику. И если непосредственный начальник не давал Памперсу твердых гарантий того, что нынешний дежурный будет немедленно расстрелян после сдачи наряда («Сразу же расстреляю эту собаку! Вот пусть только зайдёт после окончания службы в подразделение!»), тот принимался сигнализировать в более высшие инстанции с требованием о жестоком наказании не только самого падшего дежурного, а ещё и его непосредственного начальника. В результате дело могло дойти до какого-нибудь заместителя главкома, и дежурного могли с позором изгнать из парка, предварительно наложив различного вида взыскания на его командиров и, само собой, на него самого. Поэтому капитан, руководствуясь старым военно-бюрократическим принципом: «Сделал — отпиши, не сделал — три раза отпиши!», насколько мог аккуратно заполнил документацию и, не разжимая губ, дабы не быть неправильно понятым, представил её для проверки и утверждения прокравшемуся неизвестно какими путями в автопарк майору Памперсу. В это время к воротам автопарка начали поочерёдно подъезжать машины высокопоставленных военных лиц, демонстрируя своё желание покинуть территорию парка для развозки тел, принадлежащих видным советским военноначальникам, по местам их боевой славы. Невзирая на наличие у себя в подчинении двух прапорщиков-помощников, Сергей самолично проверял правильность заполнения путевых листов. Этого требовали твёрдые слова командира, звучащие во время инструктажа: «Самолично! Персонально! Лично, бля, каждую!» Прапорщикам он поставил другие задачи. Один из них, к примеру, следил за начальником КТП, чтобы тот не улизнул из парка раньше означенного распорядком дня времени. И всё вроде бы шло нормально, пока к стоящему у ворот автопарка капитану не подъехал «членовоз» целого начальника Главного штаба (ГШ) всех без исключения РВСН. Из окна водительской двери высунулась наглейшая харя водителя этого чемоданоподобного «членовоза». Хамские, с искорками вызова глаза хари оглядели капитана с тульи его фуражки до носков сапог и на мгновение задержались на погонах. Губы хари во время случившейся задержки презрительно дрогнули. Холёная рука хари протянула капитану изжёванную бумажку, видимо, символизирующую путевой лист. Сергей быстро глянул на протянутый комок, предварительно его встряхнув, и на мгновение оторопел: на так называемом путевом листе отсутствовали штамп и подпись начальника КТП.

— Вы где, товарищ ефрейтор, эту бумажку нашли? В сортире? В ведре для использованной не по назначению макулатуры? Или же в зоопарке? Вырвали из пасти философствующего верблюда?

— А можно покороче, товарищ капитан? Меня сам начальник ГШ ждёт…, — лениво, на блатной манер растягивая слова гнусаво процедила харя.

— Оно, конечно, можно и покороче, — с нескрываемым теплом излучаемой доброты в голосе начал было капитан и вдруг оглушительно рявкнул. — К машине! Сучий потрох!

От неожиданности «харя» подпрыгнула на сидении и глухо стукнулась теменем о крышу автомобиля.

— Команда «К машине!», товарищ ефрейтор, должна выполнятся быстро и без суеты. — Сергей, ухватившись за шиворот и ремень туловища хари мгновенно выдернул наглеца из салона и поставив его на асфальт, пустился было в изложение длинных уставных положений. — По этой команде военнослужащие покидают транспортное средство и выстраиваются… Ну и так далее, извините, всё время забываю что Вам некогда. Экий Вы всё-таки торопыга и пострел… Так вот, товарищ ефрейтор, разворачивайте свой «кадилак» и езжайте оформлять «путёвку в жизнь» в соответствии с образцом, представленным на стендах, висящих в каждом боксе.

— Вы, наверное, не поняли, — уже без приблатнённого вызова в голосе но всё ещё довольно борзо зачастил заметно взбодрившийся ефрейтор, — мне через пятнадцать минут необходимо быть у товарища генерала-полковника!

— Ну и будьте, раз это так Вам необходимо. Не смею, как говорится, Вас задерживать, но только вот машину Вам придётся оставить в парке. А как иначе? Документы-то не в порядке… Жёванные какие-то и без подписи. Как можно ездить с такими документами? Одни вон поехали недавно… Рискнули. А в итоге два трупа и множество исковерканных судеб.

— Ну не успел я к начальнику КТП! Он раньше времени на завтрак ломанулся!

— Не врите, ефрейтор. Начальника я держал под своим личным контролем и знаю, что он убыл на приём пищи на пять минут позже положенного срока. Вас он, наверное, ожидал в ущерб собственному желудку. Надеялся, видать, что вы сегодня всё же найдёте время и подъедете к нему за жизнь «поломатую» покалякать. Ну уж и заодно подписать кое какие бумаги. А Вы вон как… И ещё, что значит «ломанулся»? Как Вы можете так говорить о прапорщике? Вы, ефрейтор? Вы, наверное, перепутали себя с тем, кого возите…

— Так что? Мне отъезжать?

— Конечно, не загораживайте выезд дисциплинированным водителям и бегите к своему шефу с объяснениями. Только на этот раз не врите — бесполезно. У меня много свидетелей. А так прямо и объясните товарищу генералу-полковнику: мол, так и так, из-за своего личного разгильдяйства… Мол, готов Вас нести на себе, но боевую задачу выполнить. Ну и так далее. Вы же, наверное, знаете, что нужно говорить в таких случаях. Недаром ведь Вы уже целый ефрейтор.

Выслушав капитана с нетерпением на лице, наглый и лживый насквозь водитель отогнал «членовоз» от ворот и принялся куда-то названивать с одного из висящих на стене «дежурки» телефонных аппаратов. Надо отметить, что по количеству этих аппаратов автопарк не уступал крупному междугородному переговорному пункту. Видимо, это можно было объяснить обилием больших начальников, служебные машины которых гнездились в этом парке. Таким образом, получалось, что у каждого «шишкарского» водилы был свой личный телефон, по которому он мог запросто позвонить шефу и о чём-то с ним поболтать (ну, если, положим, не наболтался с ним по каким-либо причинам в машине). Вот, похоже, этим сейчас и занимался оборзевший воин, что-то бубнивший в трубку телефонного аппарата и время от времени указывающий своими бесстыдными глазами на капитана абоненту, видимо, дрожащему от возмущения на другом конце провода.

Вскоре после того как развращённый понтами воин, повесив трубку, важно прошествовал обратно в автомобиль, абонент позвонил Сергею сам. К капитану, продолжавшему стоя у ворот просматривать «путёвки» подъезжающих водителей, из дежурки выскочил один из прапорщиков-помощников.

— Там, срочно…, — захлёбываясь от волнения лепетал прапорщик, указывая на «дежурку».

— Да что с Вами? Случилось что-то невероятное? — голосом Мюллера из кинофильма «Семнадцать мгновений весны» спросил прапора капитан. — Мы наконец заняли Москву?

— М-ми — трофанов на проводе…

Оставив прапора за себя, капитан неторопливо проследовал в дежурное помещение. На крышке его стола в напряжённом ожидании лежала снятая телефонная трубка. Прислонив трубку к уху, Сергей представился:

— Дежурный по автопарку, капитан Просвиров.

— Где моя машина, товарищ капитан?

— А Вы, простите, кто?

— Фуй в пальто! Вам что, не доложили?!

— Нет, насчёт фуёв ничего не слышал, но с фуями — это не ко мне. Тут я не считаю себя достаточно компетентным специалистом. Так…, пользуюсь иногда, но чтобы серьёзно изучить…, всё времени не хватает. Так что, боюсь, что ничем помочь Вам не смогу. Перезвоните, пожалуйста, в медсанчасть доктору урологу. — Произнеся эти разумные и, самое главное, вежливые слова Сергей деликатно положил трубку на рычаги телефонного аппарата. Он быстро вернулся на своё прежнее место. Надо же было: «Самолично! Персонально! Лично, бля, каждую!» Подойдя к воротам, капитан с удивлением обнаружил стоящий около них «членовоз» с просматривающейся сквозь лобовое стекло знакомой, но уже значительно менее наглой харей. Теперь её, хоть и с некоторой натяжкой, даже можно было уже назвать рожей.