Повесть о суровом друге
Шрифт:
– Почем платил?
– Рубля три, нос подотри.
– Я всерьез спрашиваю, - тоном купца повторил Илюха.
– Бесплатно дали.
– Гм... А пинжак почему не дали?
– Дадут.
– Лёнь, а Лёнь, - сдался наконец Илюха и спросил жалобно: - А мне можно учиться?
– Ты же ученый.
Илюха не ответил. Он остановился и начал всматриваться в дальний конец улицы.
– Глядите!
– воскликнул он.
– Глядите, буржуи работают. Ой, умора!..
Посреди мостовой под охраной четырех красногвардейцев выковыривали ломами вмерзшие в землю камни, носили песок буржуи. Здесь были толстые барыни в шляпах с перьями, купцы в меховых шубах.
Толстые барыни в туфлях на высоких каблуках носили малюсенькие камни и хныкали, будто им было тяжело.
Прохожие обступили буржуев и посмеивались:
– Копайте, копайте! Поработайте хоть немножко в своей жизни!
Цыбуля косился злыми бычьими глазами и бурчал себе под нос:
– Не шибко радуйтесь, недолго продержится ваша власть кошачьих, свинячьих депутатов...
– Чего они здесь копают?
– с удивлением спросил Уча.
– Осужденная буржуазия, - объяснил Васька.
Кто-то из ребят увидел Сеньку Цыбулю. Он стоял невдалеке и, глядя на своего арестованного отца, ревел, размазывая по лицу слезы.
Я толкнул Ваську локтем и тихо, чтобы не спугнуть колбасника, зашептал:
– Вась, давай закуем Сеньку?
– Брось, охота тебе пачкаться!
Охота? Нет, не охотой нужно было назвать мое желание расправиться с колбасником, у меня даже ноги затряслись - так я хотел поймать Сеньку. Кто посадил в тюрьму Абдулкиного отца - дядю Хусейна и заковал его в цепи? Кто на суде надел кандалы на руки дяде Митяю, нашему председателю Совета? Нет, я Сеньку закую! Кандалы были при мне.
– Уча, закуем?
– шепотом, чтобы не слышал Васька, предложил я гречонку.
– Давай!
– И Уча погнался за колбасником.
Я бросился наперерез Сеньке. Но все дело испортил Илюха. Он побежал прямо на Цыбулю и закричал: «Лови его, держи!» Колбасник увидел меня и пустился во весь дух вдоль улицы. Уча снял с плеча сапоги и швырнул их вдогонку Сеньке. Сапоги угодили тому в ноги, он запутался в них и, не добежав до калитки, брякнулся наземь.
Два прыжка - и я очутился верхом на своем исконном враге. Абдулка, Илюха и Уча держали Сеньку, а я, торопясь, тянул из кармана кандалы.
– Руки ему заковать, - хрипел Абдулка.
– Лучше ноги, держи ноги.
Как назло, кандалы зацепились за подкладку, и я никак не мог их вытащить.
– Ка-ра-ул!
– дрыгая ногами, завопил колбасник.
Уча заткнул ему рот шапкой.
Наконец я достал кандалы, но тут понял, что не знаю, как нужно заковывать. Почему-то мне сделалось стыдно, вспомнились слова Васьки: «Охота тебе пачкаться!» Я поднялся и сказал ребятам:
– Пустите его к свиньям.
Сенька, всхлипывая, поднялся и, ни слова не говоря, поплелся по улице. Отойдя, он вдруг закричал:
– Подождите, оборванцы! Скоро до нас немцы придут, тогда всех вас на сук!
Я размахнулся, чтобы запустить в колбасника цепями, но кто-то сильный сжал мою руку. Я повернулся и увидел коренастую фигуру управляющего заводом дяди Хусейна.
– Ты что делаешь?
– строго спросил он.
– Это буржуй, - пытался оправдаться я.
Подошел Абдулка и добавил:
– Он угнетал Леньку.
– Верхом на Леньке катался, - поддержал Васька.
Дядя Хусейн отобрал у меня кандалы, молча оглядел их.
– Довольно, откатались, - сказал он негромко и задумчиво; вспомнил, наверно, как сам был закован в цепи.
– Теперь,
6
До поздней ночи я ворочался в постели - никак не мог уснуть. Сколько интересного было в этот день! А сколько еще будет впереди! Теперь у нас свобода. Хотя нет у меня ни отца, ни матери - все люди для меня родные, все товарищи.
Товарищи! Стоит только прошептать это слово, и возникает перед глазами яркое утро. В зелени акаций поют птицы, а небо над городом высокое и просторное; кажется, оттолкнись, взмахни руками, как крыльями, и взлетишь высоко-высоко! А там, в небе, только разводи руками в стороны и плыви. Вот движется навстречу белое облако, ты облетаешь его стороной или становишься на облако ногами и громко кричишь: «Товарищи, я товарищ!» Далеко земля, никто не слышит, только птицы летают вокруг. А ты плывешь, сидя на облаке. Куда хочешь плыви, хоть в самый Петроград. В этом городе тоже развеваются красные флаги, и подходит сам Ленин, подходит и говорит: «Ну, товарищ, слезай!» Обняв за плечи, как когда-то делал отец, Ленин поднимает меня и смеется: «Ах ты товарищ!..»
Глава девятая.
НЕМЦЫ И ГЕРМАНЦЫ
Слушай, рабочий,
Война началася!
Бросай свое дело,
В поход собирайся.
1
Я проснулся и сразу же вспомнил о духах. В землянке было тихо. В щели сквозь закрытые ставни просеивались солнечные лучи. Где-то во дворе громко и неспокойно кудахтала курица. За окном тарахтела бричка и тонкий голос кричал:
– Бабы, глины, глины!
Я лежал и думал о том, что тетя Матрена, Васька и Анисий Иванович, наверное, ушли на базар, что у меня под подушкой лежит недоеденный сухарь и что с утра я собирался делать духи.
Я поднялся, достал сухарь и, обмакнув его в ведро с водой, начал грызть. Дверь землянки оказалась запертой снаружи. Я наполнил колодезной водой три пузырька, вылез в окно и взобрался по стволу акации на крышу, чтобы делать из цветов духи.
Бескрайняя степь открылась передо мной. Темно-зеленым ковром стелилась она по балкам и курганам до самого горизонта, а там, за синеющим рудником, сходилась с небом. Совсем близко, на горе, виднелся Пастуховский рудник с черной насыпью шахтного террикона. Видна была вся наша горбатая улица.
Около дворов грелись на солнце лохматые собаки, а в пыли купались воробьи.
Над терриконом заводской шахты уже не вился желтый дым, не пели гудки по утрам. Все ушли на войну, и завод опять остановился. В городе стало жутко. Ползали слухи: «Немцы подходят».
В раздумье я сидел на краю крыши, напротив цветущей акации. Тяжелые ветви ее начинались от кривого ствола и поднимали на крышу белые пахучие гроздья. Акация стояла белая, как в снегу.
Я сорвал одну гроздь и начал проталкивать цветы в горлышко пузырька. Если ими набить полный пузырек, хорошие, говорят, получаются духи.