Повести

– Дёмчиха.

– Ага. Значит, ваш папка Демьян?

– Ну. А еще Авгинья мамку зовут.

Было слышно, как Рыбак заскрипел скамьей, наверно потянулся за новой картофелиной, под столом

загремели его сапоги. Разговор на какое-то время умолк, но затем прозвучал вкрадчивый, с лукавым

любопытством голос девочки:

– Дядя, а вы партизаны?

127

– А тебе зачем знать? Пацанка еще.

– А вот и знаю, что партизаны.

– Знаешь, так помолчи.

– А того дядю, наверно, ранили, да?

– Ранили или нет, о том ни гугу. Поняла?

Девочка промолчала. Разговор на минуту затих.

– Я за мамкой сбегаю, хорошо?

– Сиди и не рыпайся. А то еще накличешь какую холеру.

– Холера на них! Люди мы или скотина?

– Были люди...

Но это уже не настоящее - это голоса из прошлого. Сознание Сотникова еще успевает отметить этот

почти неуловимый переход в забытье, и дальше уже видится тот, раненный в ногу лейтенант, который

едва ковыляет в колонне, опираясь на плечо более крепкого товарища. У лейтенанта забинтована еще и

голова. Бинт старый, грязный, с запекшейся коркой крови на лбу; иссохшие губы и нехороший

лихорадочный блеск покрасневших глаз придают его исхудавшему лицу какой-то полусумасшедший вид.

От его раненой ноги распространяется такой смрад, что Сотникова слегка мутит: сладковатый запах

гнили на пять шагов отравляет воздух. Их гонят колонной в лес - реденький соснячок при дороге. Под

ногами пересыпается белый, с хвойными иголками песок, нещадно жжет полуденное солнце. Конные и

пешие немцы сопровождают колонну.

Говорят, гонят расстреливать.

Это похоже на правду - тут те, кого отобрали из всей многотысячной массы в шталаге:

политработники, коммунисты, евреи и прочие, чем-либо вызвавшие подозрение у немцев. Сотникова

поставили сюда за неудачный побег. Наверно, там, на песчаных холмах в сосняке, их расстреляют. Они

уже чувствуют это по тому, как, свернув с дороги, настороженно подобрались, стали громче прикрикивать

их конвоиры - начали теснее сбивать в один гурт колонну. На пригорке, видно было, стояли и еще

солдаты, наверно, ждали, чтобы организованно сделать свое дело. Но, судя по всему, случаются

накладки и у немцев. Колонна еще не достигла пригорка, как конвоиры что-то загергетали с теми, что

были на краю соснячка, затем прозвучала команда всем сесть - как обычно делалось, когда надо было

остановить движение. Пленные опустились на солнцепеке и под стволами автоматов стали чего-то

ждать.

Все последние дни Сотников был словно в прострации. Чувствовал он себя скверно - обессилел без

воды и пищи. И он молча, в полузабытьи сидел среди тесной толпы людей на колючей сухой траве без

особых мыслей в голове и, наверно, потому не сразу понял смысл лихорадочного шепота рядом: «Хоть

одного, а прикончу. Все равно...» - «Погоди ты. Посмотрим, что дальше».
– «Разве неясно что». Сотников

осторожно повел в сторону взглядом - тот самый его сосед-лейтенант незаметно для других доставал из-

под грязных бинтов на ноге обыкновенный перочинный ножик, и в глазах его таилась такая решимость,

что Сотников подумал: такого не удержишь. А тот, к кому он обращался, - пожилой человек в

комсоставской, без петлиц гимнастерке - опасливо поглядывал на конвоиров. Двое их, сойдясь вместе,

прикуривали от зажигалки, один на коне чуть поодаль бдительно осматривал колонну.

Они еще посидели на солнце, может, минут пятнадцать, пока с холма не послышалась какая-то

команда, и немцы начали поднимать колонну. Сотников уже знал, на что решился сосед, который сразу

же начал забирать из колонны в сторону, поближе к конвоиру. Конвоир этот был сильный, приземистый

немец, как и все, с автоматом на груди, в тесном, пропотевшем под мышками кителе; из-под мокроватой

с краев суконной пилотки выбивался совсем не арийский - черный, почти смоляной чуб. Немец

торопливо докурил сигарету, сплюнул сквозь зубы и, по-видимому намереваясь подогнать какого-то

пленного, нетерпеливо ступил два шага к колонне. В то же мгновение лейтенант, словно коршун,

бросился на него сзади и по самый черенок вонзил нож в его загорелую шею.

Коротко крякнув, немец осел наземь, кто-то поодаль крикнул: «Полундра!» - и несколько человек,

будто их пружиной метнуло из колонны, бросились в поле. Сотников тоже рванулся прочь. Лейтенант,

который сначала бежал, но вдруг споткнулся, упал на бок под самые ноги Сотникову и тут же ножом

широко полоснул себе поперек живота. Сотников перескочил через его тело, едва не наступив на

судорожно скрюченную руку, из которой, коротко сверкнув мокрым лезвием, выпал в песок маленький, с

указательный палец, ножик.

Замешательство немцев длилось секунд пять, не больше, тотчас же в нескольких местах ударили

очереди - первые пули прошли над его головой. Но он бежал. Кажется, никогда в жизни он не мчался с

такой бешеной прытью, и в несколько широких прыжков взбежал на бугор с сосенками. Пули уже густо и

беспорядочно пронизывали сосновую чащу, со всех сторон его осыпало хвоей, а он все мчал, не

разбирая пути, как можно дальше, то и дело с радостным изумлением повторяя про себя: «Жив! Жив!»

К сожалению, соснячок оказался совсем узенькой недлинной полоской, которая через сотню шагов

неожиданно окончилась, впереди разлеглось уставленное рядами крестцов сжатое поле. Однако

деваться ему было некуда, и он рванулся дальше - по стерне через поле, туда, где курчавились зеленые

кусты ольшаника.

Тут его скоро заметили, сзади раздался крик, треснул недалекий выстрел - пуля, словно кнутом,

хлестко стеганула его по брюкам, разрубив пустой портсигар в кармане. Сотников явственно

почувствовал этот удар и оглянулся: низко пригнувшись над гривой лошади и вскинув правую, с