Повести

кричала сзади, ругалась и плакала, свирепый полицай вызверялся на нее отборным, бесстыжим матом.

Но и Дёмчиха старалась не остаться в долгу.

– Звери! Немецкие ублюдки! Куда вы меня везете? Там дети! Деточки мои родненькие, золотенькие

мои! Гэлечка моя, как же ты будешь?!

– Надо было раньше о том думать.

– Ах ты погань несчастная! Ты меня еще упрекаешь, запроданец немецкий! Что я сделала вам?

– Бандитов укрывала.

– Это вы бандиты, а те как люди: зашли и вышли. Откуда мне знать, что они на чердак залезли? Что я,

своим детям враг? Гады вы! Фашисты проклятые!

– Молчать! А то кляп всажу!

– Чтоб тебя самого на кол посадили, гад ты!

135

– Так! Стась, стой! - послышалось с задних саней, и они остановились, не доезжая двух тонких

березок, стывших в кусте за канавой.

Рыбак и возчик обернулись, а Сотников весь съежился в ожидании чего-то устрашающе-зверского. И

действительно, Дёмчиха вскоре закричала, забилась в розвальнях. Скрипнул хомут, и даже лошадь

беспокойно переступила на снегу. Потом все стихло. Стась было соскочил с розвальней, но скоро опять

удовлетворенно завалился на свое место.

– Хе! Рукавицу в глотку - не кричи, бешеная баба.

Сотников с усилием повернул голову и очутился лицом к лицу с конвоиром:

– Палачи! Истязатели!

– Ты, заступник! Отверни нюхалку, а то красную жижу спущу! - заорал Стась, сделав страшное

выражение лица.

Но Сотников уже знал, с кем имеет дело, и с полным безразличием отнесся к этой его угрозе.

– Попробуй, гад!

– Ха, пробовать! Да знаешь, я тебя сейчас шпокну и отвечать не буду. Это тебе не Советы!

– Шпокни, пожалуйста!

– А то слабо?
– Полицай в показной решимости схватился за винтовку, но лишь ткнул его стволом в

грудь и выругался.

Сотников не моргнул даже - он не боялся этого выродка. Он знал, что на его вызывающее хамство

надо отвечать точно таким же хамством - эти люди понимали только такое обхождение.

– Женщина ни при чем, запомни, - сказал он с расчетом на Рыбака, намекая тем, как надо отвечать на

допросах.
– Мы без нее залезли на чердак.

– Будешь бабке сказки сказывать, - закивал головой Стась и опустил винтовку.
– Небось Будила из тебя

дурь выбьет. Подожди!

– Плевать мы хотели на твоего Будилу!

– Скоро поплюешь! Кровью похаркаешь!

«Какого черта он задирается?» - раздраженно думал Рыбак, слушая злую перебранку Сотникова с

полицаем.

Их везли дорогой, которой утром они тащились в деревню, только теперь поле не казалось ему таким

длинным и уныло равнинным, лошадка бодро перебирала ногами, постегивая по саням жестким на

морозе хвостом. Рыбак с растущей досадой думал, что едут они слишком уж быстро, ему изо всех сил

хотелось замедлить езду. Чувствовала его душа, что это последние часы на свободе, с которыми быстро

убывала возможность спастись - больше такой не будет. Он проклинал себя за неосмотрительность, за

то, что так глупо забрался на тот проклятый чердак, что за километр не обошел той крайней избы - мало

ему было науки не соваться в крайнюю, куда всегда лезли и немцы. Он не мог простить себе, что так

необдуманно забрел в эту злосчастную деревню - лучше бы передневали где-либо в кустарнике. Да и

вообще с самого начала этого задания все пошло не так, все наперекос, когда уже трудно было

надеяться на удачный конец. Но того, что случилось, просто невозможно было представить.

И все из-за Сотникова. Досада на товарища, которая все время пробивалась в Рыбаке и которую он

усилием воли до сих пор заглушал в себе, все больше завладевала его чувствами. Рыбак уже отчетливо

сознавал, что, если бы не Сотников, не его простуда, а затем и ранение, они наверняка добрались бы до

леса. Во всяком случае, полицаи бы их не взяли. У них были винтовки - можно было постоять за себя. Но

если уж ты дал загнать себя на чердак, а в избе куча детишек, тогда и с винтовкой не шибко

развернешься.

Рыбак коротко про себя выругался с досады, живо представив, как нетерпеливо их ждут в лесу,

наверно, давно уже подобрали последние крохи из карманов и теперь думают, что они гонят корову и

потому так задерживаются. Конечно, можно бы и корову. Можно бы даже две. Разве он приходил когда-

либо с пустыми руками - всегда находил, доставал, выменивал. Достал бы и сейчас. Если бы не

Сотников.

С Сотниковым он сошелся случайно неделю или дней десять назад, когда, вырвавшись из

Борковского леса, отряд переходил шоссе. Там они тоже запоздали, вышли к дороге по-светлому и

столкнулись с немецкой автоколонной. Немцы открыли огонь и, спешившись, начали их преследовать.

Чтобы оторваться от фашистов, командир оставил заслон - его, Сотникова и еще одного партизана по

фамилии Гастинович. Но долго ли могут устоять трое перед несколькими десятками вооруженных

пулеметами немцев? Очень скоро они стали пятиться, слабо отстреливаясь из винтовок, а немецкий

огонь все усиливался, и Рыбак подумал: хана! Как на беду, придорожный лесок кончался, сзади

раскинулось огромное снежное поле с кудрявым сосняком вдали, куда торопливо втягивались

потрепанные остатки их небольшого отряда. Мудрено было уцелеть на том поле под огнем двух десятков

немцев, и Рыбак с Гастиновичем, нерасторопным пожилым партизаном из местных, короткими

перебежками припустили по полю. Сотников же открыл такой частый и мелкий огонь по немцам, что те по

одному начали залегать в снегу. Наверно, он подстрелил нескольких фрицев. Они же с Гастиновичем тем

временем добежали до кучи камней в поле и, укрывшись за ними, тоже начали стрелять по кустарнику.

Минут пять они торопливо били туда из винтовок, тем самым давая возможность отбежать и