Повести

возле стола на скамейку. Остальные остались стоять на своих местах.

– Говоришь, запросто? Пых - и немецкие войска без снарядов? Так, что ли?

– Не совсем так, товарищ генерал, - пытался исправить свою оплошность Ивановский. - Мы уже

пытались, но...

– Уже и пытались? Успели. Ну и что же?

– Двоих потеряли. В том числе капитана Волоха.

– Вот то-то, лейтенант. . Как тебя? Ивановский. С кондачка не возьмешь, с головой надо. Но он

молодец, - сказал генерал, обращаясь к полковнику.
– Если так, пошлите его с группой. Дайте человек

десять. Займитесь этим. И без промедления.

– Он без проверки, товарищ генерал, - тихо вставил полковник. Генерал недовольно двинул бровями.

– Ерунда! Его уже проверяли. Немцы проверили. А это вот будет второй проверкой. Я скажу Клюзину.
–

И, повернув голову к просиявшему лейтенанту, сказал, ободряюще повысив голос: - Готовьте группу,

лейтенант. Вот с ним. Послезавтра доложите о готовности. Ясно?

– Есть!
– не произнес, а почти по-ребячески восторженно выкрикнул Ивановский и, лихо козырнув,

закрыл за собой дверь.

Назавтра ему повезло меньше. Полковник, к которому он снова пришел поутру, отправил его к какому-

то майору Коломийцу, лейтенант прождал этого Коломийца полдня, и когда наконец дождался и передал

приказание полковника, тот тихо этак сразил его первой же фразой:

– А где я возьму людей? У меня никого нет, остался один ездовой.

Почувствовав, что опять все рушится, Ивановский не стал больше ничего выяснять или доказывать, а,

полный новой решимости, скорым шагом направился к высокому дому с красивыми ставнями. Конечно,

его туда не пустили, он затеял глупую и безуспешную ссору с невозмутимым часовым у крыльца и просто

уже был в отчаянии, когда дверь в избу внезапно распахнулась и на пороге появился сам генерал. Он не

сразу узнал вчерашнего лейтенанта, и тому пришлось снова назвать себя и дрогнувшим голосом

сообщить, что с организацией группы ничего не выходит. Генерал гневно сверкнул глазами, словно в этой

неудаче был виноват сам Ивановский.

– Как не выходит?

– Нет людей, товарищ генерал. Полковник послал...

– Зименькова ко мне!
– бросил он кому-то, кто стоял у него за спиной, и тот проворно скрылся в сенях,

куда, ни слова больше не сказав, удалился и генерал. Ивановский остался стоять у крыльца один на

один с часовым, который с молчаливым злорадством посматривал на него. «А все-таки не пройдешь», -

было написано на его физиономии. Но лейтенант уже не рвался в эту просторную избу. Он покорно

прождал минут двадцать, пока на крыльце не появился старший лейтенант в новом полушубке с

маузером через плечо.

– Идите к капитану Зименькову и получите людей. Завтра в тринадцать ноль-ноль генерал ждет с

докладом о готовности группы.

– Есть!
– сказал Ивановский. Он не спросил даже, кто этот капитан Зименьков и где его искать, -

пришлось разузнавать об этом у коноводов на улице. И действительно, к вечеру у него на руках уже был

список из восьми бойцов и одного старшины; десятым в этом списке значился он сам.

И лейтенант начал готовиться.

Кроме людей, надлежало получить боеприпасы, бутылки КС, взрывчатку, два метра бикфордова

шнура. Четверо из девяти были в обтрепанных шинелишках без телогреек, нужно было их

переобмундировать. Кто-то долго не хотел выдавать маскхалаты (на накладной не было подписи

старшего начальника); за лыжами пришлось ездить в тыловую, за пятнадцать километров, деревню.

Последнюю ночь перед выходом он едва прикорнул пару часов, поел только раз за день, выстоял на трех

инструктажах, но в тринадцать тридцать все-таки привел группу к высокому с красивыми ставнями дому.

На этот раз его беспрепятственно пропустили внутрь, и он с трепетной радостью доложил о готовности

выполнить боевой приказ.

Генерал закончил телефонный разговор и положил трубку. Как был в меховом поверх гимнастерки

жилете, молча вышел во двор, где, выстроившись по команде «смирно», ждали девять бойцов с

Дюбиным во главе. Генерал молча прошелся перед этим строем, осмотрел все, и на его немолодом уже,

в морщинах, с провалившимися щеками лице впервые за время своего пребывания в штабе Ивановский

не обнаружил и следа пугающе начальственной строгости. Теперь это было просто усталое лицо

обремененного многими заботами, плохо выспавшегося, пожилого человека.

71

– Сынки!
– сказал генерал, и что-то в душе лейтенанта странно дрогнуло.
– Все знаете, куда идете?

Знаете, что будет трудно? Но нужно. Видите, метет, - показал он в низко нависшее облачное небо, из

которого падал легкий снежок.
– Авиация на приколе. На вас вся надежда...

Он и еще говорил, наставляя, как вести себя в трудную минуту в тылу, где уже никто, кроме товарища,

не сможет тебе помочь. Но он мог бы и не делать этого - лейтенант имел достаточный опыт боевых

действий в немецком тылу, накопленный за время двухнедельных блужданий по смоленским лесам. А

вот его совершенно не начальнический, почти дружеский тон и его участливое отношение к их полным

неизвестности судьбам с первых слов сразили лейтенанта, который с этой минуты готов был на все,

лишь бы оправдать эту его человеческую сердечность. Даже сама смерть в этот момент не казалась ему

чем-то ужасным - он готов был рисковать жизнью, если это понадобится для Родины и если на это

благословит его генерал.

Наверно, так чувствовал себя не один он, а и другие в этом коротеньком строю во дворе,

преисполненные внимания и решимости. И когда Ивановский, отдав честь, повернул группу на выход, в

его душе неумолчным торжествующим маршем звучали фанфары. Он знал, что выполнит все, на что

послан, иного не должно, а потому и не могло быть...

ГЛАВА ШЕСТАЯ