Повести

Немалым усилием, подкрепленным сознанием близкой опасности, Ивановский отогнал от себя

одуряющую дрему, напрягся и встал. Его давно беспокоил Хакимов, но только теперь появилась

возможность осмотреть его, и лейтенант, пошатываясь, подошел к раненому. Как и опасался командир,

боец был плох. Наверно, все еще не приходя в сознание, он неподвижно лежал на лыжах, туго

завернутый в обсыпанную снегом палатку, в тесном отверстии которой проглядывало его бледное, с

синюшным оттенком лицо. От частого, трудного дыхания края палатки густо заиндевели, и снежинки,

осыпаясь с них, сразу же таяли на мокрых щеках Хакимова - у него был жар. Склонившись над бойцом,

лейтенант тихонько позвал его, но тот никак не реагировал, продолжая напряженно, часто дышать.

Посидев над раненым, Ивановский начал сомневаться в правильности своего решения, обрекавшего

Хакимова на эту многотрудную дорогу. Может, действительно лучше было бы оставить его в каком-

нибудь стожке сена дожидаться возвращения группы. Но тогда с раненым пришлось бы оставить и еще

кого-то, а на это лейтенант согласиться не мог: и без того из десяти человек их осталось всего лишь

пятеро. И перед этими пятью все усложнялась их главная боевая задача, ради которой они, хотя и с

запозданием, сюда прибыли. Для выполнения этой задачи прежде всего надо было перейти шоссе, но

как это сделать на виду у забивших дорогу немцев, лейтенант не мог взять в толк.

Мысли об этом шоссе теперь не выходили у него из головы, и скоро он встал. Хакимову он ничем не

мог пособить, а о задаче он просто ни минуты не мог не думать. Он воткнул в сугроб лыжи и, шатко

ступая в снегу, полез на бруствер к Суднику. Тут было ветрено и холоднее, чем на дне рва, зато

открывался широкий обзор на поле с обоими концами шоссе, середину которого скрывала вершина

холма. Туда же уходил ров. По ту сторону шоссе, местами близко подступая к дороге, широко разбрелись

перелески и кустарники, а вдали и несколько в стороне от речной поймы темнел знакомый сосновый

лесок, так неласково встретивший их однажды.

Лейтенант вынул из-за пазухи карту, сориентировался. База намеренно не была помечена на его

карте, но он и без того твердо помнил место ее расположения на северном выступе крохотной надречной

рощицы. Теперь, найдя на карте этот пригорок, лейтенант увидел, что их разделяло всего каких-нибудь

два километра, не больше. Опять стало мучительно обидно: так это было близко и так недоступно. Из-за

этого проклятого шоссе приходилось терять целый день - целый день мучиться в неизвестности и

терпеть стужу.

Вместе с Судником Ивановский стал наблюдать за шоссе, на котором в течение коротеньких

промежутков времени выпадали небольшие разрывы в движении. Шли в основном грузовые - крытые и с

открытыми кузовами машины самых различных марок, видно, собранные со всех стран Европы.

Большинство их мчалось на восток, к Москве. И вдруг лейтенант подумал, что если не всем и не с

раненым, то хотя бы с одним-двумя, наверное, стоит рискнуть и, используя ров, перебраться через

шоссе на ту сторону. По крайней мере, за день он бы там многое высмотрел, разведал, составил план

действий, а с наступлением ночи перевел бы через шоссе всю группу.

Эта мысль сразу придала ему бодрости, новая цель вызвала дополнительные силы для действия. Он

сполз с бруствера, негромко, но энергично, шумнул лыжникам:

– Подъем! Попрыгать, погреться всем! Ну!

Краснокуцкий, Лукашов сразу поднялись, обшлепывая себя рукавицами, замахали руками. Лукашов

растормошил осоловелого со сна Пивоварова.

73

– Греться, греться! Смелее! - настаивал лейтенант и тут же вспомнил наилучшую для подъема

команду: - А ну завтракать! Лукашов, доставайте консервы! Всем по два сухаря.

Лукашов, сонно подрагивая, достал из сумки несколько ржаных сухарей и банку рыбных консервов.

Лейтенант со скрипом вспорол ножом ее жестяное дно, и они ножами и ложками принялись выскребать

мерзлое ее содержимое.

– Ну как, Пивоварчик, вздремнул?
– искусственно подбадриваясь от холода, спросил лейтенант.

– Да так, кимарнул немного.

– Что ж ты сдал было, а?

– Притомился, товарищ лейтенант, - просто ответил боец.

– А я-то думал, ты крепачок, - с легкой шутливостью заметил Ивановский.
– А ты вон какой...

– Подбился я.

Он не оправдывался, не ныл, вид его теперь, после короткого отдыха, был смущенно-виноватым,

смуглые щеки со сна горели почти детским румянцем.

– Подбился!
– осуждающе передразнил Лукашов.
– Чай не у мамки. Тут того - отставший хуже убитого.

– Убитый что, убитый силы не требует. А тут во - пузыри на руках от веревки, - показал Краснокуцкий

свои распухшие красные ладони - ему, разумеется, досталось за минувшую ночь. Но кому не досталось?

И еще неизвестно, что всем им достанется в скором будущем.

– А то вон умники, - прежним раздраженным тоном продолжал Лукашов. - То ли смылись, то ли

заблудились. А тут за них отдувайся.

Он имел в виду Дюбина с Зайцем, о которых также ни на минуту не забывал лейтенант. С убитым все

было ясно; очень трудно, но все же понятнее было с Хакимовым - старшина же с Зайцем исчезли в

ночном пути, будто провалились сквозь землю, - тихо, бесследно и загадочно.

– Хорошо, ежели просто. А то кабы еще не того, - говорил Лукашов, строго и озабоченно поглядывая

вдоль рва, и лейтенант понял, на что намекал сержант. Но того, что он имел в виду, не должно быть.

Вернее, Ивановский не хотел допустить и намека на мысль, что старшина Дюбин мог совершить

предательство. И тем не менее он и сам был полон неуверенности и сомнения - как ни думал, не мог