Повести

По заросшей росистыми лопухами тропке вдоль забора они взобрались выше и пошли быстрее.

Начинало светать. Рядом в густом мраке садов еще дремало ее Занеманье. Хорошо утоптанная стежка

вывела их на край зацветавшего белыми звездочками картофельного поля, где сильно запахло молодой

ботвой и свежей землей. Янинка быстро шла впереди, и он, путаясь в ботве сапогами, едва поспевал за

ней. Уже совсем близко на светлеющем фоне неба были видны островерхие купола костела, за которым

где-то в теплой речной воде тихо плескались ее плоты. Оставалось пройти еще, может, сотню шагов,

отделявшую ее от костельной ограды, как в ночную тишь еще не проснувшегося города вторгся

странный, чужой, поначалу тихий, но быстро крепнувший звук. Янинка впереди остановилась.

– Что это? Что это гудит? Это самолеты?

Да, это приближались самолеты, но он все еще не верил, что так нелепо и не вовремя начинается то

самое страшное, что последние недели скверным предчувствием жило, угнетало людей. Цепляясь за

слабенькую надежду, он зажал в себе испуг, страстно желая, чтобы это страшное все же не сбылось,

прошло мимо.

Испуганная Янинка, будто ища защиты, метнулась к нему, и только он холодеющими руками обнял ее,

как близкие могучие взрывы бросили их на твердые стебли картофеля. Тугие горячие волны ударили в

спину, густо забросав их землей...

Переждав первый оглушительный грохот, он поднялся, рядом вскочила Янинка с разметанными по

плечам волосами, в испачканной кофточке, зачем-то стараясь надеть на грязную ногу туфлю.

Оглушенный взрывами, он не сразу услышал ее до странности слабый голос:

– На мост беги! Скорее!!! Там за костелом мост. .

Ну конечно, ему надо было на мост, в штаб, он уже знал, что случилось, и иначе поступить не мог.

97

Не оглядываясь больше, сшибаемый ударами взрывов, падая и вскакивая, он помчался на мост,

унося в горячечном сознании едва схваченный зрением испуганный образ девушки с туфлей в руках,

оставшейся среди росистой, зацветающей ботвы картофеля...

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Его вырвали из забытья вдруг долетевшие откуда-то выстрелы. Сначала ему показалось: это

случайные выстрелы в здешней деревне, но, обеспокоенно прислушавшись, он понял, что доносились

они с другой, противоположной деревне, стороны. Именно с той стороны, откуда они приволоклись сюда

ночью и куда ушел Пивоваров. Мертвея от скверного предчувствия, Ивановский перестал дышать,

вслушался, но никакого сомнения не оставалось - стреляли оттуда.

Наверное, самые первые выстрелы он пропустил не расслышав, он спохватился, только когда звучно

ударила винтовка и в тишине длинно протрещал автомат. Ну, конечно, это был его автомат - немецкие

стреляли иначе, это он чувствовал точно. Ивановский оперся на локоть, но в груди что-то сдавило, от

боли перехватило дыхание, он закашлялся, сплюнув запекшиеся кровяные сгустки, и снова без сил

откинулся на скамье. Пока он кашлял, кажется, там затихло и, сколько он ни вслушивался потом, ничего

больше не было слышно.

Едва справляясь с охватившим его волнением, лейтенант нащупал подле лавки часы - было сорок

минут восьмого, значит, Пивоваров отсутствовал около двух с половиной часов. Если до той деревни

лишь километр, пусть два, то он уже должен был возвратиться. Но если его нет, значит. . Значит, он

пробрался в деревню, но не сумел уйти незамеченным, и вот его подстерегла та же участь, что и вчера

Ивановского.

Лейтенант опять приподнялся, вслушался, попытался заглянуть в едва брезжившее в черной стене

окошко, но не дотянулся до него, сел на скамью. Ему было дурно, огненно-красные круги плыли перед

глазами. Рукой он нащупал ставшую удивительно тяжелой винтовку. Но к чему теперь была винтовка - в

баньке его пока никто не тревожил, никого поблизости не было. Вряд ли он мог что сделать, чтобы

облегчить участь Пивоварова, явно попавшего в беду в деревне, но и ничего не делать он тоже не мог. С

огромным усилием, хватаясь рукой за стены, он вышел в предбанник и ногой толкнул дверь.

Была зимняя ночь - как все ночи в ноябре этого года - с ветром, низким беззвездным небом, тусклым,

в сутеми утопавшим пространством. Снег лежал свежий, чистый, и на нем ясно было видно несколько

глубоких следов Пивоварова, они вели вдоль стены бани и сворачивали за угол.

Задыхаясь от налетов порывистого ветра, Ивановский подождал минуту, вслушиваясь в глухую

тишину ночи, но ни выстрелов, ни шагов, ни криков - ничего больше не было слышно. Тогда, не

прикрывая двери, он опустился у порога, прислонясь к бревнам, и сидел так час, а может, и больше. Он

весь был во власти тягостного, болезненно-напряженного ожидания, ясно сознавая, что если Пивоваров

в ближайшие минуты не явится, то он не явится уже никогда. Но он не явился ни в ближайшие минуты,

ни в ближайшие за ними часы. Когда уже ждать стало невмочь, Ивановский, не поднимаясь, на

четвереньках дотянулся до кубика своих часов за порогом - было без десяти минут десять.

«Зачем же я посылал его? Зачем посылал?
– раскаянно думал лейтенант.
– Какие тут, к чертям, лыжи?

Какой штаб? Лишь погубил его, да и себя тоже...»

Конечно, без Пивоварова он ничего уже не мог, но если он сам был обречен, то следовало подумать,

как спасти хотя бы бойца. А он послал его на такое дело, где на удачу приходился один шанс из тысячи.

Немцы могли устроить засаду, посадить в поле секреты и наверняка усилили охрану в деревне - не так

просто было пролезть между ними. Если не удалось это ему прошлой ночью, когда штабисты были еще

не пуганы, то тем более не удастся нынешней.