Повести

будет конца в этом поле. Где боец мог находиться сам, трудно было угадать, хотя Ивановский готовился к

самому худшему. Но могло статься и так, что он, как и они вчера, ушел от погони и, раненный, где-нибудь

скрылся в поле.

Ивановский едва не прошел мимо него, так как шаги на снегу все тянулись куда-то, и впереди ничего

не было видно. Но вдруг в стороне, в мутной тьме ночи среди заметенного снегом бурьяна его внимание

привлекло какое-то неясное движение, вроде бы мельтешение чего-то. Сперва он даже и не взглянул

туда, лишь скользнув взглядом по снегу, но потом остановился, вгляделся, и что-то в нем смятенно

содрогнулось внутри. Тихо, почти беззвучно, на ветру трепыхалось что-то вроде обрывка бумаги, хотя

было непонятно, откуда тут могла взяться бумага. Он сошел со следов Пивоварова и, не в силах

оторвать взгляда от недалекой гривки бурьяна, заплетаясь ногами в глубоком снегу, потащился туда.

Еще издали и как-то вдруг он различил белый неясный холмик в этом бурьяне, характерную линию

лежащего человеческого тела, черные голенища сапог в снегу. Он остановился. В сознании его

мелькнуло странное недоумение - кто может лежать тут, в ночном поле, в такую стужу? Лейтенант

почему-то не решился признаться в том, что увидел Пивоварова, наверно, слишком нелепым было

видеть в этой позе его бойца, казалось, это кто-то другой, случайный, чужой здесь человек.

Но все же это был он, его последний боец, его Пивоварчик. Он неподвижно лежал в разодранном

маскхалате, без шапки, с обсыпанной снегом стриженой головой, раскинутыми ногами. Лейтенант не

сразу заметил, что снег вокруг был густо истоптан множеством ног и в нем местами чернели круглячки

автоматных гильз.

Доковыляв до бурьяна, Ивановский выронил из рук винтовку и упал рядом с бойцом. Озябшими

пальцами он схватил его голову, приподнял, но, запорошенная снегом, она давно, видно, утратила

всякие признаки жизни и была просто мертвой головой человека, лишенного малейшего сходства с его

99

Пивоваровым. Ивановский принялся ощупывать его тело - разодранный маскхалат смерзся в крови,

телогрейка тоже примерзла к окровавленному телу бойца, наверно, с близкого расстояния

расстрелянного очередью. Снег под его телом и возле тоже смерзся твердыми корявыми буграми.

– Что же они с тобой сделали? Что они сделали?
– стыл на его губах недоуменный вопрос. Но, что они

сделали, и так было ясно. Видно, настигнутый ими Пивоваров был расстрелян в упор. Возможно также,

они расстреляли его раненого, лежавшего на снегу в этом бурьяне, и теперь из множества дыр в его

телогрейке торчало светлое клочье ваты. Карманы брюк были вывернуты, гимнастерка расстегнута,

худая окровавленная грудь засыпана снегом. Автомата нигде поблизости не было видно - автомат,

наверное, забрали немцы.

Поняв, что все уже кончено и никуда больше идти не надо, Ивановский свял, обессилел и молча

сидел, уронив руки на снег. Рядом лежало бездыханное тело бойца. Необычайная опустошенность

овладела лейтенантом, ни одного желания, ни одной ясной мысли не было в его голове. Лишь где-то, на

самом дне его чувств, медленно тлел какой-то забытый уголек гнева, почти озлобления. Этот уголек

разгорался, однако, все более, чем дольше шло время. Но он уже не имел конкретной направленности

против кого-то - скорее это догорала его человеческая обида на такой его неудачный конец. Теперь

Ивановский уже знал точно, что не выживет, не спасется, не пробьется к своим, что и его смерть будет на

этом же поле, меж двумя безвестными деревнями, и никто уже не доложит начальству ни об их гибели,

ни об этом немецком штабе. Штабу, разумеется, никто ничего сделать не сможет, потому что наши

далеко, а мертвые лишены малейшей возможности что-либо сделать. И ему ничего более не оставалось,

как сидеть рядом и ждать, когда мороз и ранение отнимут у него последние остатки жизни. В чем-то это

было даже заманчиво, так как освобождало его от изнурительной борьбы с немцами, болью, собой.

Чтобы закончить все побыстрее, может, имело смысл выдернуть чеку из противотанковой гранаты и

отпустить планку... Ее мощный взрыв растерзает их тела в клочья, разметет вокруг снег, выроет в земле

небольшую воронку, которая и станет для них могилой. Если его кончина затянется или ему окажется

невмоготу, видно, так и придется сделать. Иного уже не оставалось. И пусть простят его Родина, люди -

не его вина, что не выпало ему лучшей доли и не обошло его то самое страшное на войне, после

которого ничего уже не бывает.

Наверное, он бы недолго протянул на морозном ветру и навсегда бы остался возле своего напарника,

если бы в скором времени до его слуха не донеслись из ветреной тиши странные звуки. По-видимому,

слух был самым выносливым из его чувств и бодрствовал до последнего предела жизни; теперь именно

слух связывал его с окружающим миром. Сперва Ивановский подумал, что ему почудилось, но,

вслушавшись, он отогнал от себя все сомнения - в самом деле где-то урчала машина. И он вспомнил, как

прошлой ночью в поле наткнулись на автодорогу, ведущую в село, но где она могла быть сейчас, он не

имел представления. Тем не менее где-то она была - совсем недалеко в ночной серой темени по ней

шла машина. Вскинув голову, лейтенант напряженно и долго прислушивался к натужному гулу мотора,

пока его звук совершенно не пропал вдали.

Это неожиданное событие растревожило его почти уже успокоенное сознание; новое,

противоречащее его чувствам желание зародилось в его душе. Он перестал думать о своем несчастье,

насторожился, гневное отчаяние оформилось в цель - последнюю цель его жизни. Эх, если бы это