Повести
Шрифт:
Заметив нас, офицеры оборачиваются и смотрят в нашу сторону. Рябцев, артиллеристы и минометчик приветственно машут мне руками; я отвечаю тем же. Я ожидаю, что Холин окликнет, позовет меня - ведь я должен «оказывать ему всяческое содействие», но он стоит ко мне боком, показывая офицерам что-то на карте. И я оборачиваюсь к военфельдшеру.
– Даю вам два дня. Навести в санслужбе порядок и доложить!
Она что-то невнятно бормочет под нос. Сухо козырнув, я отхожу, решив при первой возможности добиваться ее откомандирования. Пусть пришлют другого фельдшера. И обязательно мужчину.
До
Уже в сумерках я возвращаюсь к себе в землянку и обнаруживаю там Холина. Он спит, развалясь на моей постели, в гимнастерке и шароварах. На столе записка: «Разбуди в 18.30. Холин».
Я пришел как раз вовремя и бужу его. Открыв глаза, он садится на нарах, позевывая, потягивается и говорит:
– Молодой, молодой, а губа-то у тебя не дура!
– Чего?
– не поняв, спрашиваю я.
– В бабах, говорю, толк понимаешь. Фельдшерица подходя-явая!
– Пройдя в угол, где подвешен рукомойник, Холин начинает умываться.
– Если серьги вдеть, то можно… Только днем ты к ней не ходи, - советует он, - авторитет подмочишь.
– Иди ты к черту!
– выкрикиваю я, озлясь.
– Грубиян ты, Гальцев, - благодушно замечает Холин. Он умывается, пофыркивая и отчаянно брызгаясь.
– Дружеской подначки не понимаешь… И полотенце вот у тебя грязное, а могла бы постирать. Дисциплинки нет!
Вытерев лицо «грязным» полотенцем, он интересуется:
– Меня никто не спрашивал?
– Не знаю, меня не было.
– И тебе не звонили?
– Звонил часов в двенадцать командир полка.
– Чего?
– Просил оказывать тебе содействие.
– Он тебя «просит»?.. Вон как!
– Холин ухмыляется.
– Здорово у вас дело поставлено!
– Он окидывает меня насмешливо-пренебрежительным взглядом.
– Эх, голова - два уха! Ну какое ж от тебя может быть содействие?..
Закурив, он выходит из землянки, но скоро возвращается и, потирая руки, довольный, сообщает:
– Эх и ночка будет - как на заказ!.. Все же господь не без милости. Скажи, ты в бога веруешь?.. А ты куда это собираешься?
– спрашивает он строго.
– Нет, ты не уходи, ты, может, еще понадобишься…
Присев на нары, он в задумчивости напевает, повторяя одни и те же слова:
Эх, ночка темна,
А я боюся,
Ах, проводите
Меня, Маруся…
Я разговариваю по телефону с командиром четвертой роты и, когда кладу трубку, улавливаю шум подъехавшей машины. В дверь тихонько стучат.
– Войдите!
Катасонов, войдя, прикрывает дверь и, приложив руку к пилотке, докладывает:
– Прибыли, товарищ капитан!
– Убери часового!
– говорит мне Холин, перестав напевать и живо поднимаясь.
Мы выходим вслед за Катасоновым. Моросит дождь. Близ землянки - знакомая машина с тентом. Выждав, пока часовой скроется в темноте, Холин расстегивает сзади брезент и шепотом зовет:
– Иван!..
– Я, - слышится из-под тента тихий детский голос, и через мгновение маленькая фигурка, появившись из-под брезента, спрыгивает на землю.
– Здравствуй!
– говорит мне мальчик, как только мы заходим в землянку,, и, улыбаясь,
Он выглядит посвежевшим и поздоровевшим, щеки румянятся, Катасонов отряхивает с его полушубочка сенную труху, а Холин заботливо предлагает:
– Может, ляжешь, отдохнешь?
– Да ну! Полдня спал и опять отдыхать?
– Тогда достань нам чего-нибудь интересное, - говорит мне Холин.
– Журнальчик там или еще что… Только с картинками!
Катасонов помогает мальчику раздеться, а я выкладываю на стол несколько номеров «Огонька», «Красноармейца» и «Фронтовых иллюстраций». Оказывается, что некоторые из журналов мальчик уже видел - он откладывает их в сторону.
Сегодня он неузнаваем: разговорчив, то и дело улыбается, смотрит на меня приветливо и обращается ко мне, как и к Холину и Катасонову, на «ты». И у меня к этому белоголовому мальчишке необычайно теплое чувство. Вспомнив; что у меня есть коробка леденцов, я, достав, открываю ее и ставлю перед ним, наливаю ему в кружку ряженки с шоколадной пенкой, затем подсаживаюсь рядом, и мы вместе смотрим журналы.
Тем временем Холин и Катасонов приносят из машины уже знакомый мне трофейный чемодан, объемистый узел, увязанный в плащ-палатку, два автомата и небольшой фанерный чемодан.
Засунув узел под нары, они усаживаются позади нас и разговаривают. Я слышу, как Холин вполголоса говорит Катасонову обо мне:
– …Ты бы послушал, как шпрехает - как фриц! Я его весной в переводчики вербовал, а он, видишь, уже батальоном командует…
Это было. В свое время Холин и подполковник Грязное, послушав, как я по приказанию комдива опрашивал пленных, уговаривали меня перейти в разведотдел переводчиком. Но я не захотел и ничуть не жалею: на разведывательную работу я пошел бы охотно, но только на оперативную, а не переводчиком.
Катасонов поправляет дрова и тихонько вздыхает:
– Ночь-то уж больно хороша!..
Он и Холин полушепотом разговаривают о предстоящем деле, и я узнаю, что подготавливали они вовсе не поиск. Мне становится ясно, что сегодня ночью Холин и Катасонов должны переправить мальчика через Днепр в тыл к немцам.
Для этого ими привезена малая надувная лодка «штурмовка», однако Катасонов уговаривает Холина взять плоскодонку у меня в батальоне. «Клевые тузики!» - шепчет он.
Вот черти - пронюхали! В батальоне пять рыбачьих плоскодонок - мы их возим с собой уже третий месяц. Причем, чтобы их не забрали в другие батальоны, где всего по одной лодке, я приказал маскировать их тщательно, на марше прятать под сено и в отчетности об имеющихся подсобных переправочных средствах указываю всего две лодки, а не пять.
Мальчик грызет леденцы и смотрит журналы. К разговору Холина и Катасонова он не прислушивается.
Просмотрев журналы, он откладывает один, где напечатан рассказ о разведчиках, и говорит мне:
– Вот это я прочту. Слушай, а патефона у тебя нет?
– Есть, но сломана пружина.
– Бедненько живешь, - замечает он и вдруг спрашивает: - А ушами ты можешь двигать?
– Ушами?.. Нет, не могу, - улыбаюсь я.
– А что?
– А Холин может!
– не без торжества сообщает он и оборачивается: - Холин, ну-ка покажи - ушами!