Повести

–  Всегда - пожалуйста!
– Холин с готовностью подскакивает и, став перед нами, шевелит ушными раковинами; лицо его при этом остается совершенно неподвижным.

Мальчик, довольный, торжествующе смотрит на меня.

–  Можешь не огорчаться, - говорит мне Холин, - ушами двигать я тебя научу. Это успеется. А сейчас идем, покажешь нам лодки.

–  А вы меня с собой возьмете?
– неожиданно для самого себя спрашиваю я.

–  Куда с собой?

–  На тот берег.

–  Видали, - кивает на меня Холин, - охотничек! А зачем тебе на тот берег?..
– И, смерив меня взглядом, словно оценивая, он спрашивает: - Ты плавать-то хоть умеешь?

–  Как-нибудь! И гребу и плаваю.

–  А плаваешь как - сверху вниз? по вертикали?

– с самым серьезным видом интересуется Холин.

–  Да уж, думаю, во всяком случае, не хуже тебя!

–  Конкретнее. Днепр переплывешь?

–  Раз пять, - говорю я. И это правда, если учесть, что я имею в виду плавание налегке в летнее время.
– Свободно раз пять, туда и обратно!

–  Силе-ен мужик!
– неожиданно хохочет Холин, и они втроем смеются. Вернее, смеются Холин и мальчик, а Катасонов застенчиво улыбается.

Вдруг, сделавшись серьезным, Холин спрашивает:

–  А ружьишком ты не балуешься?

–  Иди ты!..
– раздражаюсь я, знакомый с подвохом подобного вопроса.

–  Вот видите, - указывает на меня Холин, - завелся с пол-оборота! Никакой выдержки. Нервишки-то явно тряпичные, а просится на тот берег. Нет, парень, с тобой лучше не связываться!

–  Тогда я лодку не дам.

–  Ну, лодку-то мы и сами возьмем - что у нас, рук нет? А случ-чего позвоню комдиву, так ты ее на своем горбу к реке припрешь!

–  Да будет вам, - вступается мальчик примиряюще.
– Он и так даст. Ведь дашь?
– заглядывая мне в глаза, спрашивает он.

–  Да уж придется, - натянуто улыбаясь, говорю я.

–  Так идем посмотрим!
– берет меня за рукав Холин.
– А ты здесь побудь, - говорит он мальчику.
– Только не возись, а отдыхай.

Катасонов, поставив на табурет фанерный чемоданчик, открывает его - там различные инструменты, банки с чем-то, тряпки, пакля, бинты. Перед тем как надеть ватник, я пристегиваю к ремню финку с наборной рукоятью.

–  Ух и нож!
– восхищенно восклицает мальчик, и глаза у него загораются.
– Покажи!

Я протягиваю ему нож; повертев его в руках, он просит:

–  Слушай, отдай его мне!

–  Я бы тебе отдал, но понимаешь… это подарок.

Я его не обманываю. Этот нож - подарок и память о моем лучшем друге Котьке Холодове. С третьего класса мы сидели с Котькой на одной парте, вместе ушли в армию, вместе были в училище и воевали в одной дивизии, а позже в одном полку.

…На рассвете того сентябрьского дня я находился в окопе на берегу Десны. Я видел, как Котька со своей ротой - первым в нашей дивизии - начал переправляться на правый берег. Связанные из бревен, жердей и бочек плотики миновали уже середину реки, когда немцы обрушились на переправу огнем артиллерии и минометов. И тут же белый фонтан воды взлетел над Котькиным плотиком… Что было там дальше, я не видел - трубка в руке телефониста прохрипела: «Гальцев, вперед!..» И я, а за мной вся рота - сто с лишним человек, - прыгнув через бруствер, бросились к воде, к точно таким же плотикам… Через полчаса мы уже вели рукопашный бой на правом берегу…

Я еще не решил, что сделаю с финкой: оставлю ее себе или же, вернувшись после войны в Москву, приду в тихий переулочек на Арбате и отдам нож Котькиным старикам, как последнюю память о сыне…

–  Я тебе другой подарю, - обещаю я мальчику.

–  Нет, я хочу этот!
– говорит он капризно и заглядывает мне в глаза.
– Отдай его мне!

–  Не жлобься, Галыдев, - бросает со стороны Холин неодобрительно. Он стоит одетый, ожидая меня и Катасонова.
– Не будь крохобором!

–  Я тебе другой подарю. Точно такой!
– убеждаю я мальчика.

–  Будет у тебя такой нож, - обещает ему Катасонов, осмотрев финку.
– Я достану.

–  Да я сделаю, честное слово!

– заверяю я.
– А это подарок, понимаешь - память!

–  Ладно уж, - соглашается наконец мальчик обидчивым голосом.
– А сейчас оставь его - поиграться…

–  Оставь нож и идем, - торопит меня Холин.

–  И чего мне с вами идти? Какая радость?
– застегивая ватник, вслух рассуждаю я.
– Брать вы меня с собой не берете, а где лодки, и без меня знаете.

–  Идем, идем, - подталкивает меня Холин.
– Я тебя возьму, - обещает он.
– Только не сегодня.

Мы выходим втроем и подлеском направляемся к правому флангу. Моросит мелкий, холодный дождь. Темно, небо затянуто сплошь - ни звездочки, ни просвета.

Катасонов скользит впереди с чемоданом, ступая без шума и так уверенно, точно он каждую ночь ходит этой тропой. Я снова спрашиваю Холина о мальчике и узнаю, что маленький Бондарев из Гомеля, но перед войной жил с родителями на заставе где-то в Прибалтике. Его отец, пограничник, погиб в первый же день войны. Сестренка полутора лет была убита на руках у мальчика во время отступления.

–  Ему столько довелось пережить, что нам и не снилось, - шепчет Холин.
– Он и в партизанах был, и в Тростянце - в лагере смерти… У него на уме одно: мстить до последнего! Как рассказывает про лагерь или вспомнит отца, сестренку - трясется весь. Я никогда не думал, что ребенок может так ненавидеть…

Холин на мгновение умолкает, затем продолжает еле слышным шепотом:

–  Мы тут два дня бились - уговаривали его поехать в суворовское училище. Командующий сам убеждал его: и по-хорошему и грозился. А в конце концов разрешил сходить с условием: последний раз! Видишь ли, не посылать его - это тоже боком может выйти. Когда он впервые пришел к нам, мы решили: не посылать! Так он сам ушел. А при возвращении наши же - из охранения в полку у Шилина - обстреляли его. Ранили в плечо, и винить некого: ночь была темная, а никто ничего не знал!.. Видишь ли, то, что он делает, и взрослым редко удается. Он один дает больше, чем ваша разведрота. Они лазят в боевых порядках немцев не далее войскового тыла {3}. А проникнуть и легализироваться в оперативном тылу противника и находиться там, допустим, пять - десять дней разведгруппа не может. И отдельному разведчику это редко удается. Дело в том, что взрослый в любом обличье вызывает подозрение. А подросток, бездомный побирушка - быть может, лучшая маска для разведки в оперативном тылу… Если б ты знал его поближе - о таком мальчишке можно только мечтать!.. Уже решено, если после войны не отыщется мать, Катасоныч или подполковник усыновят его…

–  Почему они, а не ты?

–  Я бы взял, - шепчет Холин, вздыхая, - да подполковник против. Говорит, что меня самого еще надо воспитывать!
– усмехаясь, признается он.

Я мысленно соглашаюсь с подполковником: Холин грубоват, а порой развязен и циничен. Правда, при мальчике он сдерживается, мне даже кажется, что он побаивается Ивана.

Метрах в ста пятидесяти до берега мы сворачиваем в кустарник, где, заваленные ельником, хранятся плоскодонки. По моему приказанию их держат наготове и через день поливают водой, чтобы не рассыхались.

Присвечивая фонариками, Холин и Катасонов осматривают лодки, щупают и простукивают днища и борта. Затем переворачивают каждую, усаживаются и, вставив весла в уключины, «гребут». Наконец выбирают одну, небольшую, с широкой кормой, на трех-четырех человек, не более.

–  Вериги эти ни к чему.
– Холин берется за цепь и, как хозяин, начинает выкручивать кольцо.
– Остальное сделаем на берегу. Сперва опробуем на воде…

Мы поднимаем лодку - Холин за нос, мы с Катасоновым за корму - и делаем с ней несколько шагов, продираясь меж кустами.