Повести

1

Кузьма Кадкин возвращался с войны. От чешского города Быстрица до деревни Выселки Псковской области — путь неблизкий. И за долгое время, проведенное в пути, Кузьма устал. Ему надоели шумные переполненные вагоны, потная теснота, смрадный табачный дым. Народ сидел и лежал в проходах, тамбурах, некуда поставить ногу. А воздух, зеленый от дыма, казался ощутимо густым. Когда ехали Украиной, вагоны накалялись и в них делалось жарко, как в духовке. Гимнастерка, будто ее только что выстирали, липла к телу. Хотелось поскорее на улицу, на воздух.

А тут уже замелькали лесочки, речушки, но бережкам которых росла трава. В открытое окошко врывался аромат цветов. И так хотелось на эту траву, в тенек!..

Но когда в Новосокольниках состав остановился и объявили вдруг, что он дальше не пойдет, Кузьма расстроился. Еще бы! Ведь оставалось совсем недалеко до станции Чихачево, всего несколько перегонов. Уж дотерпел бы. А к вечеру, глядишь, и дома был бы. А теперь!..

Торопясь, орудуя локтями, Кузьма выбрался из вагона, закинул за плечи вещмешок и трусцой побежал к вокзалу. Но туда уже бежали из передних вагонов солдаты, бабы с узлами, ребятишки в длиннополых пиджаках. Да и из задних вагонов те, что были помоложе и пошустрее Кузьмы, обгоняли его, отталкивали. Суетились, кричали; как ягненок возле стада, бегал перепуганный мальчонка, кого-то громко звал. У вокзальных дверей из стороны в сторону раскачивалась спрессованная толпа. Слышались вскрики, визг. Запертая створка двери напряженно дрожала. Кузьма через зарешеченное окно заглянул в зал ожидания. Там были горами навалены котомки, по ним ползали голозадые сосунки-младенцы, виднелись босые ноги и головы спящих вповалку. И вокруг вокзала под каждым кустом акации — люди.

Кузьма пробился в зал ожидания, и там ему сказали, что уже третий день, как не выдают билеты, а в тех поездах, которые проходят в сторону Чихачева, даже не открывают дверей.

— Так что же делать? — огорчился Кузьма.

— А вот что хочешь, то и делай.

— Так что же я, в гости еду? Мне домой! С войны!

— Мы все с войны.

— Так мне же тут совсем рядом, близко.

— Какая разница, близко или далеко, всем ехать надо. Не берут, и все! Счастливчик, если близко.

Кузьма побежал к дежурному по вокзалу. Дежурный был тощеньким, хилым человечком. Кожа на лице безжизненная, цвета соломы. Все, что одето на нем, было ему велико — и шинель, и фуражка, которая держалась на голове, упершись околышком в хрящи ушей. Дежурный стоял на улице в окружении солдат. Они кричали, требовали, матюгались. А дежурный тоскливо смотрел куда-то вверх, мимо голов, и вяло, безнадежно пытался выбраться. Но его не выпускали.

— Ты головы не морочь, ты людей отправляй! — наседали на дежурного.

— А ихнее дело что! Он, наверное, всю войну отсиживался, сало жрал!

— Дружок! — ласково, заискивающе сказал Кузьма и учтиво тронул дежурного за рукав, пригнувшись, шепнул в ухо: — Помоги, а!

Дежурный повернулся и удивленно посмотрел на Кузьму.

— До Чихачева, — сделав что-то похожее на улыбку, сказал Кузьма и опять тронул его за рукав. — Помоги.

— Дружок, — переспросил дежурный тоже ласково, — помочь?

Он несколько секунд молча смотрел на Кузьму и вдруг так гаркнул, что Кузьма отпрянул назад:

— На чем я тебя повезу?.. На чем? На себе? На себе, может быть? На меня вот садись, на, на! — и, шустро повернувшись, подставил Кузьме согнутую спину. — Садись! Лезь, что же ты не лезешь? Залезай!

— Да ты не кричи, чего ты кричишь, — растерялся Кузьма.

— А ты вот старый хрен, а тоже такой же дурак!

— При чем тут, старый или молодой?

— Мараковать надо! Вот этим! — И дежурный постучал себе по фуражке.

— Вот горлан! — сказал Кузьма, выбравшись из толкучки, и досадливо сплюнул. — Что же делать-то, а?

Прежде Кадкина всегда уважали. На войне, где бы ни был, к нему относились с почтением, называли «батей» или «дядькой Кузьмой», а которые постарше или начальство, те по фамилии — Кадкин. И если просил что — обычно исполняли.

У вокзала делать было нечего, тут прямо на тротуаре сидел и лежал народ.

Кузьма пошел к дощатому навесу, где возле казенных построек бабы сгружали с платформы песок. Чуть в стороне из брезентового рукава, прицепленного к высокой железной трубе, лилась вода. Рядом, в канаве, дымился шлак.

Кузьма заметил, что к навесу через пути идет мужчина в черной, до блеска засаленной рабочей спецовке с молоточком в руке. Кузьма потрюхал за ним. Остерегался окликнуть издалека. Догнал:

— Служивый, служивый!

Мужчина остановился.

— Слушай, — спросил Кузьма, — ты тут работаешь?

— Ну?

— Выручай, а я ничего не пожалею. Поможешь?

— Ну?

— Помоги уехать. А я вот тебе две банки тушенки. Сделаешь?

— Ну?

— Сделай.

— Пошел ты… — сказал «служивый».

И только тогда Кузьма окончательно понял — худо! Не уехать отсюда! Влип!

Кузьма сел на уложенные в штабель шпалы, закурил и долго сидел так, глядя себе под ноги. Потом пошел к шлангу. Теперь можно было и умыться. Скинул шинель. Но не успел еще подставить под струю ладони, как вдали раздался легкий шумок. Кузьма прислушался. И сердце беспокойно заерзало. К станции, теперь это было уже четко слышно, прибывал поезд. А вскоре Кузьма увидел приближающийся товарный состав.

Паровоз, обдав Кузьму пылью из-под колес и паром, прокатил мимо, чуть замедлив ход. На крышах вагонов сидел народ, все внимательно и настороженно смотрели на вокзал, пытаясь угадать, остановится ли здесь состав и будут ли железнодорожники сгонять с вагонов. А от вокзала к путям уже торопливо двигалась темная людская туча.

Поблизости с Кузьмой никого не оказалось. Это хорошо. Он поудобнее пристроил мешок за спиной, приготовился.

Состав притормозил, но двигался еще ходко, вагоны пробегали мимо Кузьмы, и двери их были заперты. Вот уже все меньше их, меньше. К Кузьме подкатывал последний. На подножке у открытого тамбура стоял железнодорожник с неразвернутым флажком в руке. Кузьма быстрым шагом двинулся навстречу.

— Ку-уда! — крикнул железнодорожник и замахнулся флажком. — А ну назад! Куда!!!

Но Кузьма, не обращая внимания на него, уже прыгнул, вцепился в поручень.

— Куда, так тебя… — Железнодорожник ткнул Кузьму коленом и угодил в поддых. Кузьма задохнулся, но все-таки устоял на подножке. Состав резко вздрогнул, прибавил скорость, и мимо промелькнула орущая толпа, вслед за составом хлынула на рельсы.

Столкнуть Кузьму на такой скорости железнодорожник уже не решился. Кузьма поднялся на площадку, с трудом выдохнул и только теперь взглянул в лицо железнодорожника, тоже немолодого мужика, и сказал укоризненно:

— Что ж ты ногам-то?..

— А ты что? — сказал железнодорожник.

— Под самое солнышко…

— Не лезь. Сюда по приказу не положено. Тут служебное помещение. А вы — сюда! Что тут, маслом намазано? Вчера самого чуть не вытолкнули.

На площадке сидело несколько человек. Два паренька-подростка, подняв воротники пиджаков и до глаз нахлобучив тесные кепки, жались друг к другу. Лица у них были черны от копоти, и только вокруг ртов, насколько можно достать языком, бело. Вцепившись в узел темными, когтистыми, похожими на куриные лапы руками, боязливо посматривала на Кузьму древняя старуха. А рядом с ней приткнулась девчушка в ватнике и резиновых сапогах. На руках она держала завернутого в одеяло ребенка.