Повести

— Нет. И я пойду, — твердо решил Василий. — Когда вы идете?

Он чувствовал, что ему надо идти. Что здесь сейчас он оставаться не может. Надо ему куда-то уйти.

Вечером, уже в сумерки, Василий сказал о своем намерении деду Андрею. Дед Андрей не отговаривал Василия.

— Иди, — вздохнул дед. — Что же тут попишешь. Такая планида. Только себя не повреди, не бери много.

Вернувшись от деда, Василий сразу же лег спать. Но уснуть не мог. Ворочался на укрытой плащ-палаткой соломе. Под шинелькой было прохладно, а укрыться больше нечем.

«Ну вот и дома. Начинается гражданская жизнь. С пустого места».

Василий подумал, что и в тылах у нас живут сейчас не очень, не сладко живут. Жить надо!

Сначала Василию послышался шорох. Будто прошел кто. Хрустнули камушки под осторожными шагами. Снова стало тихо, но необычная тишина. И чутким, натренированным ухом он уловил дыхание, почувствовал — стоит кто-то у дверей. Чего-то ждет, не решается. И Василий ждал, привстав, глядел на дверь. Что он там так долго ждет? Но вот несмело поскребли в дверь. Коснулись скобы.

— Вася, — задохнувшимся шепотом.

— Ну?

— Выйди на минутку.

Василий накинул на плечи шинель, вышел.

Темная была ночь. Ветреная. Тревожно гудели сосны, яблони раскачивали ветвями. Накрапывал дождь.

Василий вслед за быстро идущей Настей прошел в дальний угол сада. Остановились.

— Ты чего? — спросил Василий.

— Да так…

Она мерзла. Закутывалась в пиджак.

Василий ждал.

— Вася! — она порывисто схватила его за руку. — Не молчи, слышишь! Не могу я больше, Вася! Что хочешь со мной делай.

Она ухватилась за полы шинели, перебирала, мяла их цепкими пальцами.

— Не молчи только, слышишь. Не молчи! Не виновата я перед тобой, перед людьми, перед совестью не виновата! Не нарушила я клятвы. Силой он меня. Все знают… силой! А что мне теперь делать? Ребенок же… Он человек. Руки бы на себя наложила, да куда ж он один, малый. Не молчи, Вася. Ты днем молчал и сейчас. Не могу я. Скажи хоть что-нибудь. Прости меня! Или ударь, ударь, легче мне будет! Ну…

И ее пальцы ползли, ползли по шинели Василия, хватались, заламывались.

Василию было жаль Настю. И хотелось ее приласкать, успокоить, да не мог. Не мог перешагнуть через себя. Но и оттолкнуть не мог.

— Не знаю я сейчас, — сказал Василий. — Не ждал я такого…

Настя поняла все и умолкла. Они стояли в темноте, в гудящем пустом саду. Холодные дождевые капли падали на лица. Тихонько дребезжал на ветру оставшийся где-то на яблоне прошлогодний лист.

— Ну иди, отдыхай, — сказала Настя. — Я просто так пришла. Не приду больше. Не буду беспокоить. Ты уж прости…

Она сделала шаг. И Василий — шаг. И оба остановились. Зябко съежившись, она держала руку у подбородка, на узелке платка.

— Не знаю я, — промолвил Василий.

Темная ночь была, беззвездная. Непроглядная…

4

Попутчики Василия были Санькины одногодки, но посильнее и повыносливее Саньки. А он уж к середине пути заметно устал и понуро плелся позади всех. Василий все чаще и чаще поджидал его, и наконец они остались вдвоем.

Они шли пустынными, сожженными деревнями, мимо новых кладбищ. Кое-где уже начинали строить, стучали топорами, рубили лес. На полях работали в основном ребятишки да женщины, перекапывали землю. Издали заметив Василия, бросали лопаты, напряженно всматривались: не свой ли? Василий проходил, и еще долго смотрели ему вслед, пытаясь угадать, откуда и чей. Иногда спрашивали, нет ли писем. Почтовая связь еще не была налажена, и письма передавали «по рукам», от деревни до деревни, с попутчиками.

Они вышли к разъезженной шоссейной дороге, к большаку. Санька предложил отдохнуть. Легли у придорожной канавы. Санька свернулся калачиком, кажется, задремал. Так показалось Василию. У самого лица Василия торчали побеги лопуха, похожие на лохматых гусениц. Их нежная шерстка серебрилась на солнце.

— А может быть, пообедаем? — вдруг предложил Санька.

Василий согласился. Он достал ломоть хлеба, который остался еще от привезенного, и несколько картофелин, что дала мать. Санька вытащил тряпицу, развернул ее, и Василий увидел нечто зеленое, рассыпавшееся комочками.

— Что у тебя? — спросил Василий.

— Хлеб, — ответил Санька. — Мама из травы испекла.

Он взял щепоть и бросил в рот. Василий тоже взял и долго-долго жевал, не в силах проглотить.

— Ешь мой хлеб, — предложил Василий.

— Нет. Спасибо.

— Бери!

Санька смущенно отщипнул крошечку, затем вторую.

— Давай напополам смешаем, тогда будет и много, и — ничего. Бери, бери.

— А как кончится?

— Тогда подумаем.

— Вот ужо верши поставим, рыбы наловим. Наедимся!.. Теперь не пропадем! Ведь я ж кремяный. Это, маткин — не твой, у меня головокружение. Всю зиму мох ели. А во мху ящерицы бегают. Говорят, яйца откладывают. Может, я не заметил, такое яйцо проглотил. Теперь в пузе так и бегает. Покоя нет!

Они помолчали.

— Сань, — спросил Василий, — а ты где Рябухина видел?

Санька сел, изучающе посмотрел на Василия.

— Да он здесь, — сказал полушепотом, нахмурясь. — Я тебе точно говорю, здесь! Я ж, маткин — не твой, думаешь, вправду прутья резал? Я искал, — признался Санька. — Там, в лесу, две землянки есть. В одну пришел, смотрю, грязь сырая на полу от сапог. Значит, кто-то заходил. В углу сенцо накидано. Я сено взворошил да палочками приметил. А на другой день прихожу — сено примято, значит, спал кто-то. Он это, а кто ж еще!

— Ты больше никому не говорил?

— Нет, а что?

— Ты никому не говори, подожди.

— А что говорить, — усмехнулся Санька. — Если б не за зерном, так я бы его сейчас ссек. Он же, сволочь, моего тятьку загубил. Все придирался, почему в полицаях не служит. Тятька к партизанам подался бы, да хромой был, ты же знаешь… Помер тятька… А думаешь, с другими был лучше? Настя, бывало, вырвется от него, выскочит в чем есть и бежит, а он поймает, повалит, зажмет голову между колен да по спине кулаками. Или за волосы волочит.

— А что ж она вообще из деревни не убежала?

— А мать кому же? Больная. Она, правда, советовала: «Беги, беги, Настя». Ну, а как забрюхатела, так он ее больше не трогал. Слушай, маткин — не твой, Вась, давай вернемся, а?

Санька схватил Василия за руку.

— Давай, а потом догоним. Слышь! Один только день. У меня винтовка есть, — сказал доверительно. — Я из нее обрез сделал. Возьмем — и в ту землянку. А как он придет, мы его…

— Зачем оружие испортил?

— Да не испортил! Бьет, маткин — не твой! Я пробовал. Доску — насквозь!