Повод для знакомства

Стоило Кате подружиться с какой-нибудь девочкой из класса или из музыкальной школы, как тут же подружка объявлялась «девочкой не нашего круга», о ее родителях говорились всякие гадости, и Кате запрещали с ней общаться.

Катя усмехнулась. Это какой же дурой надо быть, чтобы дожить до тридцати с лишним лет и не понять, что мамашей руководил обычный эгоизм! Почему она раньше не заметила, что все скандалы разгорались не тогда, когда Катя получала двойки или не хотела посещать музыкальную школу, а тогда, когда она, по маминому мнению, не так на нее смотрела или говорила с ней недостаточно вежливо. Стоило Кате в ответ на предложение немедленно вымыть окна сказать: «Мама, я устала, давай завтра», – как на ее голову обрушивался такой водопад негативной информации о ней самой, что приходилось браться за тряпку.

Почему же Катя раньше не поняла: единственное, что было маме нужно от нее, – чтобы Катя постоянно находилась при ней в качестве прислуги и компаньонки? Именно поэтому, а вовсе не для того, чтобы оберечь Катю от дурного влияния, пресекались все ее контакты с мужчинами и женщинами!

Хотя мама и говорила постоянно, что целью ее жизни является устроить Кате хорошую партию, ей не нужна была дочь, обремененная мужем и детьми. Осознав это, Катя решилась на отпор.

– Ты тоже изволь считаться со мной! – отчеканила она. – У меня скоро будет ребенок, так что имей в виду: меня нельзя волновать.

– Что?!! – взревела мама.

– Что слышала. Я беременна.

– Ты выходишь замуж?

– Нет. Я буду матерью-одиночкой.

Мама тяжело плюхнулась в кресло.

– Принеси мне корвалол.

Катя послушно порысила на кухню. Нужно было, конечно, помягче сообщить эту новость…

Мама залпом выпила лекарство и поставила пустой стакан на ручку кресла.

– Так, докатилась, – произнесла она замогильным голосом. – И кто же виновник торжества?

– Какая разница. Считай, что я сделала искусственное оплодотворение.

Мама вскочила и принялась расхаживать по комнате.

– У нас в семье никогда не было распущенных женщин!

Это было сказано веско, с нажимом и сопровождалось пронзительным взглядом. Но Кате было все равно.

– Значит, я буду первой, – улыбнулась она.

– Ты еще смеешь шутить! Ты опозорила меня, ты хоть понимаешь это или нет? Господи, неужели я дожила до того, что моя дочь прыгает по чужим постелям? А я еще удивлялась, что общего у тебя может быть с этой шлюхой-докторшей!

– Она не шлюха, – возразила Катя.

Мама поджала губы:

– Да уж, в вашем понимании теперь все порядочные женщины. Не ожидала от тебя, Катя. Впрочем, все еще можно поправить. Если отец ребенка не женится на тебе, придется делать аборт.

– Но я не хочу!

– Мало ли что ты хочешь! – взвизгнула мама. – Это ты своему любовнику будешь говорить: хочу – не хочу! Я не могу допустить, чтобы у моей дочери родился внебрачный ребенок. Я просто не переживу такого позора.

Катя сама удивилась, что сохраняет спокойствие. Ее немного забавляло, как мама играет роль великосветской дамы, но больше никаких эмоций она не испытывала. Забавно: мама даже не подумала о том, что чувствует Катя.

– Что ты ухмыляешься? Знаю, ты будешь только рада, если я умру!

Мама выдержала могучую паузу, во время которой Кате следовало разрыдаться и горячо уверить маму в том, что она ее смерти будет вовсе не рада. Но Катя продолжала молчать.

– Эх, Екатерина, мало я с тобой мучилась, так ты мне еще на старости лет хочешь такое устроить!

«Интересно, почему мама твердо убеждена в том, что я забеременела и решила родить ребенка с одной-единственной целью – испортить ей остаток жизни?» – весело подумала Катя.

– В общем, решай. Или ты избавляешься от этой беременности, или у меня больше нет дочери.

– Я буду рожать, – твердо произнесла Катя.

– Что ж, в таком случае я больше не желаю тебя видеть. Иди к своему любовнику, к своей этой подруге, куда хочешь, но матери у тебя больше нет.

– Ты что, выгоняешь меня из дома, что ли?

– Ты взрослая женщина, Катя, и должна понимать, что за все надо платить. – Мать с гордо поднятой головой прошествовала в свою комнату и плотно закрыла дверь.

Катя хотела сказать, что это уже какое-то средневековье, что она здесь вообще-то прописана, но передумала. Она действительно взрослая женщина. Снимет комнату, в конце концов.

Катя давно никуда не ездила, поэтому у нее не было нормальной дорожной сумки. Она покидала самые необходимые вещи в полиэтиленовые пакеты, оделась и стала причесываться возле зеркала. Она медлила, надеясь, что сейчас мама выйдет из своей комнаты, обнимет ее и скажет: «Ладно, ничего не поделаешь, как-нибудь проживем», – но за дверью царило гробовое молчание.

На площадке она встретила Юру. Он сидел под фикусом и курил.

– Ты куда это на ночь глядя? – спросил он.

– Сама не знаю. – Катя вздохнула и присела на ручку кресла. Ей тоже хотелось закурить, но ведь никотин мог повредить ребенку.

– Серьезно, Кать. Я смотрю, у тебя пакеты тяжелые, в больницу, что ли, опять собралась?

– Нет.

– А куда? – Юра не отставал. – Давай подвезу?

И тут Катя заплакала. Совершенно посторонний человек готов был ради нее изменить свои планы, везти ее куда-то только потому, что у нее тяжелые пакеты. Почему она видит помощь от кого угодно, только не от родной матери?

– Ох, Юра, не спрашивай, почему я плачу, – всхлипнула она. – От тебя можно позвонить?

– Слушай, у меня бардак такой… Звони с мобильного.

Не сразу разобравшись в кнопочках, Катя набрала Светкин номер. В ответ на просьбу переночевать у нее Светка завопила: «Подгребай скорее».

Пока шли переговоры, Юра надел куртку и кроссовки.

– Куда едем? – спросил деловито, позвякивая ключами от машины.

Глава 4

– Нет, Ян Александрович, вы не должны как руководитель занимать столь пассивную позицию, – говорил Цырлин в очередном припадке занудства. – В значительной степени вы сами виноваты, что к нашему отделению сформировалось такое отношение со стороны администрации. Вы безропотно принимаете любые гонения, и это вдохновляет наше руководство на все новые и новые репрессивные меры. Мне иногда кажется, что они создают нам все более и более жесткие условия работы уже из чисто спортивного интереса. Может быть, главврач со своими начмедами заключают пари, когда же у вас кончится терпение.

Колдунову такая трактовка событий показалась забавной. Он усмехнулся.

– И ничего смешного! – возмутился Цырлин. – Вот скажите мне, почему вы со всех ног мчитесь на любую консультацию по больнице? На любую операцию? Почему рентгенолог спокойно отказывает нам в исследовании и с чистой совестью идет домой, а вы готовы оперировать в любое время суток?

– А что я должен делать? Не знаю, как вас, а меня, Эрнст Михайлович, учили в первую очередь соблюдать интересы больного. Или, по-вашему, человеку можно помереть только из-за того, что Ян Александрович Колдунов решил свою крутость показать?