Повседневная жизнь Москвы в XIX веке

Капот матеревый на вате, стеганный на флоранской тафте, с атласной отделкой, новый.

Капот репсовый, васильковый, стеганный на вате, с отделкой, новый.

Теплое платье.

Салоп веницейского атласу, коричневый, на черно-буром лисьем меху, с чернобурым лисьим воротником, новый.

Салоп веницейского атласу, черный, на лисьем меху, с чернобурым лисьим воротником, новый.

Шуба бархатная длинная, зеленая, с двумя воротниками якутских соболей, на лисьем меху, новая.

Шуба длинная кашемировая, на лисьем меху с соболями.

Венгерка коротенькая бархатная, малиновая, на лисьем меху, опушь соболья.

Венгерка коротенькая веницейского атласу, васильковая, опушь соболья, на лисьем меху, новая.

Венгерка парчовая на лисьем меху, с соболями.

Венгерка канелевая (сорт плотного шелка. — В. Б.)зеленая, с лисьими полами и с соболями.

Белье.

Две дюжины сорочек, рукава кисейные, станы коленкоровые, с оборками и вышиты, в том числе с кружевами, новые.

Две дюжины сорочек, станы ткацкого холста, рукава коленкоровые, новые.

Четыре скатерти столовые, с каймами, новые.

Три дюжины салфеток камчатных (камчатного полотна. — В. Б.), с каймами, новые.

Полдюжины полотенец декосовых и коленкоровых, с кружевами, в том числе одно шитое, новые.

Полторы дюжины полотенец ткацкого холста, с кружевами, новые.

Постель с прибором.

Перина пуховая, на нее наволока голубая китайчатая, другая ситцевая; шесть подушек пуховых, на них наволоки китайчатые розовые, новые.

Еще наволоки на подушки кисейные, с оборками и кружевами, на тафтяных розовых чехлах, новые.

Еще наволоки на подушки коленкоровые, с оборками, новые.

Еще наволоки на подушки немецкого ситцу, новые.

Занавесь штофная малиновая, с белым атласным подзором, с бахромой и кистями, новая.

Еще занавесь коленкоровая, белая, с бахромой и кистями в кольцо, новая.

Покрывало кисейное шитое с оборкой и кружевами, на розовом тафтяном чехле, новое.

Одеяло немецкого ситцу, стеганое, новое.

Полдюжины простынь коленкоровых, в том числе кисейные с кружевами, новые.

Полдюжины простынь ткацкого холста, новые.

Дюжина чулок бумажных, новых.

Полдюжины чулок касторовых (суконных. — В. Б.),новых.

Дюжина черевик (то есть башмаков. — В. Б.)разного цвету.

Комод красного дерева, новый.

Гардероб для платья, новый.

Две укладки алого сафьяну, окованы белым железом, новые» ^[142] .

По традиции в состав приданого включалась полная обстановка спальни: если основную часть квартиры молодых отделывала и обставляла сторона жениха, то спальня целиком предоставлялась заботам стороны невесты. Кроме того, в состав приданого входили несколько комплектов мужского белья, вплоть до носков и «необходимого», и мужские халаты. В конце росписи помещали: «деньгами наличными… — столько-то тысяч рублей, деньги отдадутся в девишник. Подарки на другой день свадьбы, как будет угодно с вашей стороны. Споров и прекословий никаких не будет. Даем все с нашим удовольствием, при благословении Божием» ^[143] .

142

Российский архив. Вып. XI. М, 2001. С. 317–319.

143

Скавронский Н. Очерки Москвы. М, 1993. С. 88.

Роспись рассматривалась, обсуждалась, родители, при посредстве свахи, торговались друг с другом, предполагая дополнительные выгоды. Наконец дело слаживалось и оставалось только показать молодых друг другу. Тут следует прибавить, что в купеческой среде, как и у простонародья, строго соблюдалось правило: дочери выходили замуж обязательно по старшинству, младшая после старшей, и нарушать это правило считалось прямо неприлично.

Широко были распространены публичные смотрины. Притом что уже с 1830-х годов московское купечество устраивало балы, «демонстрация» потенциальных, как и уже сосватанных невест и женихов традиционно происходила не здесь (как у дворянства), а в церкви (в этом качестве особенно знаменито было «Малое Вознесение» на Большой Никитской) или на гулянье, прежде всего в Вербную субботу. Этот день в купеческой среде долго носил негласное название «смотр» и готовиться к нему начинали заблаговременно и со страшным волнением.

«Накануне Вербной субботы по всему Замоскворечью идет страшная кутерьма, приготовлениям и примериваниям нет конца; женский пол почти не спит в эту ночь, все наполнено завтрашним днем, все ожидают его с замиранием сердца. Не спится в эту ночь и купеческим сынкам. Стоящим на очереди наступает время скоротать свою волюшку, — писал в 1862 году в своих „Очерках Москвы“ Н. Скавронский. — Не один отец призовет с вечера к себе детище и поведет с ним такую речь: „Оденься завтра в хорошую шубу да ступай пораньше из лавки-то, чтобы не опоздать на гулянье: будет Дарья Ивановна кататься с дочками — посмотри… да чтоб понравилась! Будет тебе шалопаить-то!“» ^[144] На этом, собственно, брак и решался, что молодые купчики прекрасно знали, и вечером, прямо с гулянья, отправлялись с приятелями в кабак и творили тризну по своей холостой жизни: «Что ж поделать, из тятенькиной воли не выйдешь». Попойка, дорого стоившая бы им в обычное время, на сей раз была узаконена, и протрезвившегося на другой день сына тятенька спрашивал только: «Ну, был вчера?» — «Был». — «Видел?» — «Видел, тятенька». — «И что?» — «Да, порешимся».

144

Там же. С. 61.

После этого в дело снова вступала сваха, и на Красной горке молодых венчали.

Традиция предварительных смотрин не исчезла в купеческой среде до самого конца столетия, даже во вполне просвещенной части сословия, хотя, конечно, время внесло в обычай свои коррективы.

Е. А. Андреева-Бальмонт вспоминала о таких смотринах, относящихся уже к 1880-м годам. «Маша (сестра) страшно возмущалась таким сватовством. Она говорила, что уважающий себя человек не будет искать себе жену через сваху, что это делают только „сиволапые мужики“. Она отказывалась ехать в театр, где должны были быть смотрины. А меня это только забавляло: мы сидим в Большом театре в ложе бенуара. Я в бинокль ищу претендентов и нахожу их в первых рядах партера, двух молодых людей во фраках, рассматривающих нашу ложу в бинокль. В антракте они, стоя спиной к рампе, продолжают смотреть на нас…

На другой день мы узнаем от тетушки, что мы понравились. Через несколько дней молодой человек делает нам визит. Его привозит к нам один из наших дядей. Они сидят в гостиной… Я иду в гостиную и держу себя скромно и с достоинством, как подобает девице из хорошего дома. Меня душит смех. Молодой человек, красивый (это я уже рассмотрела в театре), модно одетый, с глупым лицом, сидит на кончике стула, держа в руках шляпу, не сводит глаз с дяди и отвечает робко на вопросы моей матери: „Как здоровье вашей матушки?“ „Как ваш батюшка?..“» ^[145] .

145

Андреева-Бальмонт Е. А. Воспоминания. С. 237.

При всей специфичности заключения браков редко в какой купеческой семье жена потом не верховодила мужем, наружно оказывая ему, впрочем, все подобающие знаки уважения. Ко второй половине века купцы-самодуры, тиранившие жену и детей, почти извелись, и атмосфера в купеческих семьях в основном была благодушной и мирной. «Ни в одной из этих семей, — вспоминала Андреева-Бальмонт, — я не помню грубой сцены, тем более пьянства, брани или издевательств над подчиненными» ^[146] .

146

Там же. С. 57.

В состоятельной среде «женская половина жила в свое удовольствие. Пили, ели без конца, выезжали на своих лошадях в церковь, в гости, в лавки за покупками шляп, уборов, башмаков, но отнюдь не провизии. Это поручалось поварам или кухаркам. Когда готовились к большим праздникам, сам хозяин дома ездил в Охотный ряд присмотреть окорок ветчины, гуся, поросенка. Хозяйки этим не занимались. Они наряжались, принимали у себя гостей, большей частью родственниц, играли в карты, сплетничали» ^[147] , когда не было гостей, валялись одетые на постелях, непрерывно что-нибудь жевали — семечки, орешки, пряники, пили чай с наливками.

147

Там же.