Поймать солнце

Отец приходит в себя и начинает карабкаться к дальней стене, как только Маккей отпускает его.

— Что… что происходит?..

Маккей в ярости, угрожающей тенью нависает над измученным мужчиной.

— Ты чуть не убил собственного сына. Вот, что происходит.

— Нет, я… я бы никогда… — Глаза отца расширяются в тускло освещенной комнате, и он качает головой, проводя обеими руками по своему изможденному, поросшему густой щетиной лицу. — Максвелл.

Я потрясен. И с трудом перевожу дыхание, пока кровь продолжает сочиться по бокам моего лица. Сглатываю, мое горло так сильно болит, что я не могу произнести ни слова.

Я не могу находиться здесь.

Меня охватывает пронзительная паника, мне нужно выбраться. Бежать, спасаться. Никогда не оглядываться назад. Может быть, Маккей все это время был прав. Может, наш отец действительно безнадежен. Я должен начать искать программы и ресурсы — не то чтобы мы могли себе что-то позволить, выживая исключительно на папины пособия по инвалидности и дополнительный доход по страховке. Каждый месяц нам едва хватает на жизнь.

Я не устроился на работу, потому что, по сути, постоянно ухаживаю за ним. Из-за учебы и заботы о нем у меня почти не остается времени ни на что, кроме небольших минут свободы, которые получаю, когда бегаю или плаваю — необходимых вещей, которые помогают мне оставаться в здравом уме и позволяют справляться со своими обязанностями.

Блядь.

Я заставляю себя подняться с пола на дрожащие ноги. Маккей все еще вибрирует от напряжения, наблюдая, как я, спотыкаясь, выхожу из комнаты.

— Макс! — зовет он. — Куда, черт возьми, ты собрался?

Я не отвечаю ему, позволяя хоть раз разобраться с папой.

Я не могу оставаться здесь.

Иду в прихожую и ищу свои кроссовки, мое равновесие колеблется, как лист, цепляющийся за ветку во время урагана. Я нахожу пару чьих-то ботинок. Развязанные и на один размер меньше, они выносят меня за дверь в прохладную ночь.

Я ковыляю по лужайке перед домом с кровавой раной на голове.

Растерянный и с разбитым сердцем.

Дрожу без рубашки.

И через две минуты я уже стучусь в окно Эллы.

ГЛАВА 14

МАКС

Не знаю, зачем я сюда пришел.

Элла, наверное, нанесет мне еще один удар в голову своей лавовой лампой, когда увидит меня без рубашки за окном в темноте ночи, похожего на потерявшегося, раненого зверя.

Проходит несколько секунд, прежде чем я наконец слышу скрип ее приближающихся шагов. Я готовлюсь к удару, когда занавески раздвигаются и появляется Элла.

Она моргает.

Застывает на месте.

Одетая только в белую майку и выцветшие серые шорты для сна, девушка смотрит на меня, осознавая мое присутствие. Оценивая мое состояние. Ее лицо становится пепельным, когда она стоит там, оглядывая меня с головы до ног сквозь пыльное стекло, ее глаза остекленели, словно она видит призрака.

Может, я и есть призрак? Возможно, мой отец убил меня на полу своей спальни.

Черт возьми, если это так, она должна чувствовать себя польщенной тем, что я здесь. Есть не так много людей, о которых я заботился бы настолько, чтобы преследовать их в загробной жизни. Элла Санбери попала в их число.

Я смотрю на нее, не находя слов. Не зная, что сказать и как объясниться.

Разве призраки могут говорить?

Окно открывается, и девушка высовывается наружу, вцепившись пальцами в подоконник.

— Вот дерьмо. Что с тобой случилось?

Мое горло сжимается от болезненного сглатывания. Я слегка качаю головой, и это легкое движение вызывает ощущение давления за глазами. У меня кружится голова. Я покачиваюсь на месте, почти заваливаясь вправо, когда Элла протягивает руку, хватает меня за запястье и сжимает.

Зеленые глаза вспыхивают беспокойством, а темные брови изгибаются, когда девушка большим пальцем скользит по моей коже.

— Вау… Эй, заходи внутрь. — Она слегка тянет меня вперед. — Давай. Я разбужу маму, и мы отвезем тебя в больницу.

— Нет.

— Макс… у тебя кровь.

— Никаких больниц. — Я поднимаю свободную руку и касаюсь виска кончиками пальцев. К порезу у линии роста волос, оставленному настольной лампой моего отца. Мои пальцы становятся липкими и влажными. — Со мной все будет в порядке, — бормочу я. — Могу я… остаться на ночь?

Глупый вопрос. Дико неуместный. Мы еще только начинаем узнавать друг друга, а я спрашиваю, могу ли переночевать в ее спальне. Мои глаза на мгновение закрываются, когда я пытаюсь отступить.

— Прости. Я могу просто…

— Заходи в дом, ладно?

В ее тоне нет ни тени сомнения. У меня нет сил сомневаться, поэтому я принимаю приглашение и делаю шаг вперед. Ее рука все еще обвивает мое запястье. Окно ее спальни находится на уровне земли, поэтому через него достаточно легко пролезть, даже с вероятным сотрясением мозга. Элла помогает мне забраться внутрь, ее теплые ладони скользят по моим обнаженным рукам, поддерживая меня за плечи и сохраняя опору, пока я опускаю подошвы своих разномастных ботинок на пол ее спальни.

Мы задерживаемся на мгновение, пока мои глаза привыкают к темноте комнаты. Она ладонями скользит вниз по моим бицепсам, а ее обеспокоенное выражение лица с каждой секундой становится все более отчетливым. Когда Элла отходит, я осторожно, медленно отступаю назад, чтобы не рухнуть к ее ногам.

Я сохраняю вертикальное положение и приваливаюсь спиной к стене.

— Спасибо. Извини… я знаю, что уже поздно.

Элла обходит меня и берет стул, подтаскивая его к столу.

— Садись. — Затем она бросается к тумбочке и включает лавовую лампу, и комната окрашивается в пурпурно-розовый оттенок. — Что, черт возьми, с тобой случилось? Ты подрался?

Присаживаясь, я опускаю голову и переплетаю пальцы за шеей. От этого жеста меня пронзает еще большая боль, но я отмахиваюсь от нее.

— Мой отец. У него был ночной кошмар… он принял меня за кого-то другого и попытался вырубить лампой.

— О, боже! — Элла бросается ко мне и тут же опускается между моими коленями, упираясь ладонями в оба моих бедра, словно это пустяк. Как будто это совершенно естественно. — Можешь оставаться здесь столько, сколько тебе нужно. С мамой проблем не будет. Я все объясню.

— Нет, я… мне просто нужно переночевать. Не говори ей ничего. Я уйду утром, — торопливо говорю я, слишком хорошо понимая, что ее маленькие руки сжимают мои бедра. Мой ремень все еще не застегнут, но ее это, похоже, не волнует. — Он не жестокий человек. Что-то не так. Он как будто полностью отключается и иногда даже не узнает меня.

— Он был у врача?

Я издаю звук, похожий на смех, хотя это совсем не так.

— Нет. Мне никак не удается уговорить его пойти. Маккей хочет, чтобы я отвез его в какой-нибудь дом престарелых и никогда не оглядывался назад, но… я не могу этого сделать. Он — моя семья.