Поймать солнце

— Маккей… черт! — Я выбегаю из комнаты и обнаруживаю, что брат лежит на диване, закрыв глаза рукой, а из его ушей свисают два провода.

Гнев сжигает меня. Я не могу винить брата за то, что он не обращает внимания на разрушения, происходящие в нескольких футах от него, но могу винить его за то, что он оставил меня разбираться со всем этим в одиночку.

Не то чтобы это было чем-то новым.

Я топаю к нему и выдергиваю провод из его правого уха.

— Засранец. Вставай.

Маккей приоткрывает один глаз, потом другой, и в них мелькает раздражение.

— Я слушаю подкаст. Настоящие преступления. — Закрывая глаза рукой, чтобы стереть мой образ, нависающий над ним, он заканчивает словами: — Так захватывающе.

Я с удвоенной силой выдергиваю наушник из другого его уха и бросаю оба через всю комнату. Брат не устремляет на меня свирепый взгляд.

— Ты станешь свидетелем настоящего преступления, если не поможешь мне успокоить отца. Он собирается покончить с собой.

— Ну, в любом случае, это лишь вопрос времени.

Мое сердце замирает.

— Как ты можешь так говорить?

Он поднимается с дивана и проводит обеими руками по лицу, упираясь локтями в колени. Проводит рукой по волосам, такого же шоколадно-коричневого цвета, как и мои, только длиннее. Его волосы свисают до плеч, в то время как мои — взъерошенные на макушке, но более короткие сзади.

Маккей на мгновение закрывает глаза и вздрагивает, когда в соседней комнате раздается звук будто перевернули комод.

Он делает вид, что ему все равно.

Но я-то знаю лучше.

Мой брат-близнец просто смирился с ролью бесполезного стороннего наблюдателя, прекрасно зная, что я здесь для того, чтобы не дать дому сгореть дотла.

Сцепив руки, он наконец смотрит на меня с раздражением.

— Ему нужна помощь, Макс. Настоящая помощь. Мы не можем продолжать это делать.

— Думаешь, я этого не знаю?

Хрясь.

Бах.

— Шлюха!

У меня перехватывает дыхание от отчаяния.

— Просто помоги мне уложить его в постель. Как только он проспится, все будет в порядке. Я избавлюсь от спиртного, которое ему удалось достать.

— Отличный план, — ворчит он. — Ты такой гений.

Нет, я не чертов гений. Если бы это было так, то я уже придумал бы стратегию получше, чем эта бесконечная чехарда.

Держать папу трезвым.

Сохранить папе жизнь.

Сохранить жизнь себе.

Ходить в школу и изучать бессмысленное дерьмо вроде картофельных батареек и деления в столбик вместо таких важных вещей, как вышеупомянутые пункты.

Повторить.

Дело в том, что папа не всегда был таким.

Когда-то мы были идеальной семьей, ведущей идиллический сельский образ жизни в юго-восточном Теннесси. Мы жгли костры, плавали в озерах и смывали грязь с кожи под водопадами после бесконечных походов и исследований. Мы ловили рыбу, смеялись, жарили хот-доги на палках над кострищем и ели печенье с жареным зефиром до боли в животе.

А потом произошел несчастный случай.

Семь лет назад отец работал станочником на местном заводе и отвечал за эксплуатацию тяжелого промышленного оборудования. В тот ужасный, судьбоносный день он управлял большим гидравлическим прессом, используемым для формовки металлических деталей, и из-за ошибки в выборе времени пресс неожиданно упал, что привело к серьезной травме. Несмотря на то, что была активирована аварийная остановка, ущерб был нанесен. Тяжесть пресса, нанесла значительную травму его позвоночнику, в результате чего он получил повреждение спинного мозга, которое практически парализовало его ниже пояса. Большую часть года он пользовался инвалидным креслом, а чтобы заглушить боль и ненависть к себе, пристрастился к бутылке.

Мама не могла с этим смириться и завела роман с коллегой по имени Рик.

Потом она ушла, оставив всем нам записку, в которой говорилось: «Мне очень жаль».

С тех пор мы ничего о ней не слышали, и это меня вполне устраивает. Я не хочу иметь ничего общего с женщиной, которая так быстро бросила свою семью, оставив двух маленьких мальчиков.

Маккей тяжело переживал мамин уход, и мне пришлось взять на себя ответственность. В двенадцать лет я стал опекуном. Главой семьи.

И если честно, папа не всегда такой. В некоторые дни я вижу проблески того человека, который растил меня на протяжении двенадцати прекрасных лет, который показал мне, как строить и чинить вещи, который брал меня в походы под звездами и научил, что самая важная вещь в мире — это семья. И в горе, и в радости. Всегда.

Папа — это мое «горе».

Наш отец не плохой. Он просто несовершенный человек, которому нужен кто-то, кто готов приложить усилия, чтобы вернуть его к прежнему состоянию. Он как ветхий дом с облупившейся краской, потрескавшейся плиткой и неисправной техникой, о котором инспектор говорит вам, что здесь нужно немного поработать, но, по крайней мере, с каркасом все в порядке.

Когда очередной грохот сотрясает стены, Маккей наконец-то поднимается с дивана с прерывистым вздохом и проносится мимо меня, направляясь в спальню нашего отца.

Я следую за ним.

Мы оба входим в комнату, но отец смотрит именно на меня, его грудь тяжело вздымается, плечи поникли и сгорбились. Он смотрит на меня остекленевшими от выпитого глазами, топчась на месте, на его лице написано выражение абсолютного поражения.

— Она бросила меня, — бормочет он, нижняя губа дрожит. — И я скучаю по ней… очень сильно.

Маккей ничуть не растроган.

— Она бросила всех нас. Не только тебя, — твердо заявляет он.

Взгляд отца по-прежнему прикован ко мне. Что-то мучительное сверкает в тенях и синеве. Оттенок синего, который когда-то был насыщенным, как океан.

И это разбивает мое чертово сердце.

— Все в порядке, папа. — Несмотря на то что Маккей бросает на меня смертоносный взгляд, кричащий: «Все не в порядке, придурок», я делаю шаг вперед и веду отца к кровати. — Давай уберем этот беспорядок и уложим тебя в постель. Мы можем поговорить позже.

— Я хочу поговорить, — невнятно произносит папа, спотыкаясь и держась за мою руку. — У нас сегодня барбекю. Джефферсон скоро придет. Надо приготовить грудинку.

Джефферсон — его старый коллега. Они не виделись уже много лет.

— Я позабочусь о грудинке. Не беспокойся об этом. — Я помогаю отцу забраться в постель и подбираю с пола кучу одеял, накидывая их на его дрожащее, ослабевшее тело. Он поджимает колени к груди и цепляется за пуховую подушку, словно это его единственный спасательный круг.

Я уже собираюсь отвернуться, когда он останавливает меня.

— Максвелл, — бормочет он, частично зарывшись лицом в подушку.

Я смотрю на него снизу-вверх.

— Да?

— Ты хороший сын. — Его глаза закрываются, и через несколько секунд он вырубается.