Пожизненный срок
Шрифт:
— Собственно, рассказывать особенно нечего. Компания занималась оснащением для затяжных прыжков. Мы продавали и покупали соответствующее оборудование, экипировку, парашюты, шлемы, обмундирование, пояса с отягощением, ножи, ремни и другие запасные части. Ну, конечно, альтиметры и приборы тревожной сигнализации к ним…
Бюре умолк.
«Затяжные прыжки?»
— Должно быть, вы были просто фанатичными парашютистами, — вежливо польстила Бюре Анника.
— Этим делом меня заинтересовал Давид. Он действительно был одержимым, прыгал всегда, когда у него было свободное время.
— Неудачное приземление?
— На Кубке Швеции в прыжке вольным стилем он приземлился очень неудачно. Сломал себе седьмой шейный позвонок и только чудом избежал инвалидной коляски. Но это был конец его спортивной карьеры парашютиста.
— Как он с этим мирился?
— Как он с этим мирился? А как ты думаешь?
«Озлобился после неудачного прыжка и конца спортивной карьеры?» — записала Анника.
— Но Давид, естественно, интересовался и многими другими вещами, — сказала она. — Он надзирал за людьми, получавшими условные сроки, был опекуном заключенных…
— Да, — подтвердил Кристер Бюре. — Давид хотел заниматься чем-то большим, нежели обычная ловля преступников. Не так много в полиции людей, способных это совместить.
«Кажется, здесь можно кое-что нащупать».
— Значит, для него это было важно?
— Конечно, иначе он бы этим не занимался.
— И наблюдением за людьми, находящимися на пробации, он занимался до самого конца?
Она затаила дыхание в ожидании ответа.
— Конечно, — уверенно ответил Кристер Бюре. — С Филиппом Андерссоном он в последний раз встречался за несколько дней до смерти.
«Филипп Андерссон? Кто это? Имя кажется мне знакомым».
— Да, верно, с Филиппом Андерссоном, — сказала Анника, лихорадочно роясь в памяти. Филипп Андерссон, Филипп Андерссон…
— Давид вызвался опекать осужденных сразу, как только был издан соответствующий закон. Вероятно, он был единственным, кто верил в невиновность Андерссона. Это было так характерно для него — поддерживать отверженных и презираемых…
Ах вот оно что! Филипп Андерссон — это финансист, которого признали виновным по делу о тройном убийстве. Он зарубил своих жертв топором в доме на Санкт-Паулсгатан. Так, значит, Давид был его опекуном?
— Ты не знаешь, были ли у него в конце и другие подопечные?
— Почему ты спрашиваешь?
— Ну, например, он был опекуном американца в Тидахольме, того, который…
— Этого негодяя? — воскликнул Бюре. — Давид отказался от него с тех пор, как этот американец оказался в Кумле. С ним после этого стало невозможно иметь дело.
Анника продолжала записывать.
«Значит, американец в Кумле. Спасибо тебе большое!»
— Есть еще одна вещь, которая меня очень интересует, — сказала она. — Бизнесом ты и Давид занимались вместе с человеком по имени Альгот Генрих Хеймер…
— Да, и что? — спросил Кристер Бюре. По его тону было слышно, что он задумался.
— Ты что-нибудь знаешь об обстоятельствах его смерти?
В трубке на несколько секунд повисло молчание.
— Он умер? — спросил Бюре. — Я не знал об этом. Мне стыдно. Это случилось недавно?
«Он
лжет».— В таком случае прошу меня простить, — вздохнула Анника. — Я не хотела быть вестником смерти. Его застрелили 9 февраля прошлого года на автостоянке в Норчёпинге…
— Мне об этом ничего не известно.
Он говорил теперь отрывистыми короткими фразами, и Аннике стало ясно, что ее собеседник очень скоро потеряет терпение.
— Я читала рапорты, в которых Давида обвиняли в превышении полномочий и в избыточном насилии, — торопливо произнесла она, — ну, ты знаешь, речь шла о двух молодых людях, и было это двадцать лет назад. Думаю, что это было при тебе, верно?
В трубке снова наступила тишина. Анника слышала только легкое потрескивание.
— Алло?..
— Это что еще такое? Где ты откопала это старое дерьмо?
Анника судорожно сглотнула и принялась крутить телефонный провод.
— Каково твое мнение на этот счет?
— Это копание в грязном белье, клевета из помойной ямы. С Давида сняли все обвинения, в конце концов и дела были прекращены.
«Он точно знает, что было на самом деле».
— Ты не слышал, такие вещи потом повторялись?
— Что? О людях, говорящих разные гадости? Каждый день.
— Я имею в виду совершенные Давидом насилия.
— Этот разговор становится неприемлемым, и я не хочу продолжать его в том же духе. Чего ты хочешь?
— Мне кажется, в этих делах были странные обстоятельства…
— Слушай, если ты хочешь облить Давида грязью, то я тебе не помощник. Спасибо и до свидания.
Он отключился.
Она решила все же выпить кофе.
Сделав это, Анника села писать статью о второй жизни Давида. Она может упомянуть о его работе в различных компаниях, о том, что он получил травму при неудачном приземлении после прыжка, о том, что был опекуном Филиппа Андерссона и встречался с ним за несколько дней до своей смерти. Этот факт казался Аннике очень интересным. Она может даже, не входя в детали, упомянуть о том, что Давида обвиняли когда-то в превышении власти и избыточном насилии.
Получилась не статья, а набросок, причем лицемерный и льстивый.
Она добавила несколько фактов, сообщенных ей Ниной Хофман во время их летней встречи, — о том, что Давид подолгу работал за границей. Она обещала тогда показать Нине статью, прежде чем отдать ее в печать.
Анника вздохнула и набрала номер Нины Хофман.
Нина ответила без промедления.
— Ты, конечно, поняла, — сказала Анника, — что я пишу статью о Давиде для завтрашнего номера. Я упомянула факт, что они с Юлией прожили некоторое время в Эстепоне.
— Я не возражаю, если ты не будешь писать о его криминальных контактах, — сказала Нина.
Анника вздрогнула от неожиданности.
— Что ты хочешь этим сказать?
— От меня ты этого не слышала, — сказала Нина.
Анника прижала ладонь ко лбу и задумалась так, что ей показалось, будто у нее в мозгу скрежещут шестеренки. Что это может значить?
— Я планирую написать об этом в завтрашнем номере, — сказала она. — Об Альготе Генрихе Хеймере и Филиппе Андерссоне и…
Трубка умолкла.