Правда и вымысел

Они были свои! Они служили государству и выполняли приказы, и если бы сопротивлялись, отстреливались, было бы проще. Я бы не застывал от одной мысли, что уложив их здесь, на берегу, да ещё из засады, уйду отсюда совершенно иным человеком, ибо разрушится последняя, третья ипостась МИРА — личностная, существующая в каждой человеческой душе, обладающей чувством племени.

Потому что на уровне инстинкта в подсознании существовало табу: нельзя убивать своих.

И всё равно я уходил тогда от Манараги уже другим человеком и понимал, что теперь никогда не будет так, как было, что свершилось непоправимое — кто-то уже выбил табуретку, открыл клапан, и не вода — сама земля под ногами закручивается в воронку. Даже археология слова, ещё вчера увлекательная, не спасала, и в голову лезло:

ВОРОГ — ВРАГ — ВРАЗИ («истреби врази его») — ВРАЖИНА — ВРАЖДА.

ВРАГ — дословно, а точнее, дозвучно будет «выжигающий солнечный свет» или вообще СВЕТ.

ГРАБИТЬ — убивать солнце, божественное начало.

БРАНЬ…

РАТЬ…

А на перевале меня прихватил уже снег.

Туча висела всего в пяти метрах над головой, с чёткой кромкой и совсем не тяжёлая, но вдруг прорвалась, обрушилась сплошной белой стеной, и я остановился на голом месте, превращаясь в сугроб — ни укрытия, ни палки для костра. За полтора часа выпало снега почти до колена, и когда чуть развиднелось, побрёл, будто зимой. Лишь к сумеркам выбрался на твёрдое с ощущением, словно к берегу причалил: внизу ещё была нормальная осень, мошкара грызла, комары позванивали и россыпи спелой брусники под ногами — подошвы розовые.

На сибирской стороне Урала немного отошёл, но никак не мог избавиться от желания оглядываться назад и от неприятного, дразнящего ожидания выстрела в спину. Последние километры до заимки я буквально проскакивал, как в детстве проскакивают тёмную, и потому наполненную страхом, комнату.

И всё-таки необходимые меры предосторожности соблюдал, и когда выходил к реке, и потом, когда берегом шёл к избе. Снег выпал по щиколотку, и лежал уже дня два — приморозило по-зимнему, потому обрезал по кругу всю заимку — ни единого следа, разве что норка выбегала на припорошенный припай, но нырнуть в ледяную воду не насмелилась, стреканула в залом. Да и так, по чернотропу никого не было в моё отсутствие — нигде веточка не сломана, трава не примята, паутинка висит, оставшаяся с бабьего лета…

Но едва переступил порог, как ощутил лицом тепло. Быть не может! Изба выстыла бы за столько дней… Может, почудилось? К печке сунулся — по крайней мере, позавчера топлена! Голову поднял, а по матице на гвоздях десятка два беличьих шкурок висит, и уже слегка подсохли.

Камень с души свалился: проходной охотник белкует! Конец октября, разгар сезона… Знал охотник, живущий с лова, эту заимку, завернул переночевать и заодно обработать и оставить добычу. А ушёл в снегопад, потому и следов не оставил.

И тут меня насторожила внезапно обнаруженная деталь: белка бита охотником неопытным, все выстрелы по корпусу, шкурки дырявые от дроби, в кровоподтёках. Если промышляют мелкого зверька без малокалиберной винтовки, то обычно делают специальные заряды, вкладывают в патрон четыре — пять дробин и бьют только по голове, чтоб не испортить пушнину. Ну а если кончились беличьи заряды, то прежде чем стрелять из полновесного, круга два-три сделаешь возле дерева, выбирая такую позицию, чтоб зверёк был закрыт от тебя стволом, сучьями, и выглядывала одна голова. Охотник, промышляющий в таких хороших угодьях, человек, способный ориентироваться и ходить в горно-таёжной местности, кормилец, живущий с лова, обязан знать в общем-то простые правила.

Этот жил с чего-то другого, поскольку за дефектную пушнину почти ничего не получил бы. Такое чувство, будто охота для него — прикрытие, как бы официальная причина находиться в безлюдных местах.

Я прошёл всю избу по периметру, отыскивая следы пребывания гостя и под кроватью, в дальнем углу нашёл полупустую мабуту — парашютную сумку: то ли спрятали, то ли запихнули подальше от глаз. Охотник не просто мимо проходил, рассчитывал пожить здесь, коль вещи оставил! Конечно, рыться в чужих вещах плохо, но мне необходимо было знать, что за странный человек ко мне подселился. «Каркадилы» могли таким образом перекрыть дальние подступы к зоне своих интересов на Урале и контролировать все передвижения людей. Если этот неумелый промысловик их человек, то мне придётся уходить отсюда немедленно.

Сверху в мабуте лежала свёрнутая суконная куртка, которые выдают лесорубам как спецодежду, две футболки, тельняшка — всё чистое, в лесу не ношенное. Бритвенный прибор с помазком, завёрнутый в вафельное полотенце (великая роскошь для охотника, просто интеллигент какой-то!), банка бездымного пороха «Сокол», дробь «тройка» в мешочке, капсюли в коробочке, шесть фабричных круглых пуль двенадцатого калибра. Под боеприпасами — продукты: пластмассовая фляжка с подсолнечным маслом, чай, кусковой сахар, немного леденцов и ещё два матерчатых мешочка с сухарями — около килограмма. В общем-то не густо, если собрался промышлять до конца сезона, то есть, до глубокого снега. Не исключено, ещё где-то зимовья есть, так прошёл бы, раскидал продукты, чтоб везде был запас — так делают охотники. Но почему-то не верилось, что этот такой предусмотрительный. Да и сухари подрумяненные, из формованного (значит, купленного в магазине) чёрного, мягкого хлеба, то есть, резали и сушили при высокой температуре специально, а обычно для таких целей идёт зачерствевший. И сушат его где-нибудь на печи, полатях или полках, отчего сухарь получается костяно-твёрдый и не крошится в рюкзаке.

Обыскивая сумку неизвестного, тешил тайную надежду, что он курит и есть запас табака, но даже спичек не нашёл, а сигареты у меня кончились ещё у Манараги.

Я уложил вещи в обратном порядке, как было, но когда запихивал куртку, тяжеловатой показалась. Развернул и обомлел: два номера журнала «Наш современник». С романом «Слово»!

И хоть ты в обморок падай, хоть щипай себя, чтоб проснуться, хоть проверяться беги к психиатру — лежат! Уже читанные, немного распухшие и потёртые, особенно первый, где мой портрет есть, давно по рюкзакам ходил. Второй, с продолжением, поновее, но роман дочитан, каждая страница отделяется легко, много раз переворачивали…

Гость-то какой забрёл — мой читатель!

Я ещё не научился воспринимать мир, каков он есть, ещё мучил поиск причинно-следственных связей, стремление к анализу, самокопание; в общем всё хотел поверить алгеброй гармонию. Смириться бы сразу с тем, что его величество случай, судьба занесла сюда этого человека, ну, бывают же совпадения! Смириться да порадоваться, что сижу в такой безвестной глухомани и держу в руках свой первый напечатанный роман — должно быть приятно. А я, будто ворчливый, страдающий манией преследования старик, придираюсь ко всяким мелочам…

Убрал мабуту на место, печь растопил, за водой сходил, принёс из кладовой последний кусок солонины, варить поставил — из головы не выходят журналы. Проверил избушку, где неизвестный художник ваял жертвенные жезлы Святогора — ничего не тронуто, может, никто не заходил. Но не может быть случайности! Этот ловец пришёл на заимку, точно зная, что я окажусь здесь, и два номера «Нашего Современника» положил в мабуту, отлично понимая, что вещи проверят и найдут. Но зачем это надо ему? А что если это мой знакомый, или даже близкий человек, например, Володя Федосеев? Каким-то образом узнал, где я зимовать собрался, взял отпуск и поехал сделать мне приятное, а заодно поохотиться…