Правда о деле Савольты

— Вы совершенно правы, сеньора Ван Петс.

— Ван Пелтс, — поправила сеньора.

— Вы совершенно правы. Только что, в октябре, состоялся мой персональный вечер поэзии в Лериде. И можете себе представить? Зал наполовину пустовал!

— Это лишь подтверждает справедливость моих слов. Культуру попирают здесь в угоду невеждам. Точно так же, как это происходит, не в обиду будет сказано, с гигиеной.

— Два наших самых прославленных гения — Сервантес и Кеведо — познали годы страданий в тюрьме, — вставил свое слово один из безбородых юнцов.

— Испанская аристократия упустила благоприятный момент, чтобы завоевать мировую славу. Церковь же, напротив, повела себя гораздо умнее в этом смысле: Лопе де Вега, Кальдерон, Тирсо де Молина, Гонгора и Грасиан пользовались милостью клерикального государства, — подчеркнула сеньора Ван Пелтс.

— Урок истории, который не мешало бы взять на вооружение нынешним богачам, — заметил Пере Парельс с кривой усмешкой.

— Увы! — воскликнул поэт. — На них рассчитывать не приходится! Они ходят в оперу храпеть и покрасоваться там своими драгоценностями, а ценными картинами обзаводятся, чтобы задавать тон. Сами же не способны отличить оперу Вагнера от журнала «Параллель».

Ну, вы уж хватили лишку! — возразил Пере Парельс, которому чтение этого журнала, как, впрочем, и некоторых других, доставляло особое удовольствие. — Все хорошо в своем роде.

— И вот, — продолжала сеньора Ван Пелтс, не склонная к такому легкомысленному разграничению, — художники в пику аристократии создали тот самый натурализм, который мы терпим и который есть не что иное, как стремление идти на поводу у народа, ублажая его низменные инстинкты.

Пере Парельс, не склонный к подобным разговорам, отошел от них и присоединился к компании промышленников, с которыми имел шапочное знакомство. Приперев к стене тучного, насмешливого банкира, они срывали на нем скопившееся в них раздражение.

— И пожалуйста, не уверяйте меня в том, что банки не повернулись к нам задом! — восклицал один из них, тыча в сторону банкира кончиком своей сигары.

— Мы вынуждены действовать осторожно, сеньоры, очень осторожно, — отвечал банкир, не переставая ухмыляться. — Вы не должны забывать, что у нас в руках не свои сбережения, а чужие. И то, что, по вашим понятиям, всего-навсего смелый шаг, для нас безрассудная авантюра.

— Уловочки! — кипятился другой промышленник, то краснея, то покрываясь смертельной бледностью. — Когда ваши дела на мази, вы вздуваетесь от прибылей…

— И извлекаете для себя выгоду! — поддержал его первый.

— …а чуть что не так, поворачиваетесь к нам спиной…

— Задом, задом!

— …и становитесь глухи. Разоряете страну и еще смеете утверждать, что действовали как хорошие коммерсанты.

— Мне платят жалованье, которое не меняется от месяца к месяцу, сеньоры, — парировал банкир. — Если мы поступаем так, а не иначе, то не из личной выгоды. Мы распоряжаемся деньгами, которые нам доверили.

— Уловочки! Вы спекулируете на кризисах.

Мы тоже переживали крахи, не забывайте этого и не вынуждайте меня вспоминать о трагических случаях.

— А, это ты, Парельс, — заметил его наконец один из промышленников, — а ну, дружище, иди-ка сюда и сломай свое копье в этом споре. Что вы скажете по поводу банка?

— Благородное заведение, — уклончиво отвечал Пере Парельс, — хотя связывающие его узы и мешают ему действовать достаточно решительно и смело, как нам того хотелось бы.

— А не считаете ли вы, что банк повернулся к нам задом?

— Задом?.. В прямом смысле этого слова… не думаю. Хотя, возможно, и создается такое впечатление.

— Парельс, вы увиливаете от ответа.

— Да, вы правы, — согласился финансист, почувствовав вдруг смертельную усталость и желание оказаться подальше от этого спора.

— Бросьте увиливать, черт подери! А верно, что предприятие Савольта идет ко дну? — не унимался первый промышленник, желая подогреть разговор, который, очевидно, доставлял ему удовольствие.

— С чего вы это взяли? — спросил Парельс так поспешно, что не успел скрыть свои слова за иронией.

— Да тут все об этом говорят.

— Правда? И что же говорят, позвольте узнать?

— Не прикидывайтесь святой наивностью.

— И будто ваши акции обесцениваются?

— Обесцениваются? Нет, насколько мне известно.

— А верно, что Леппринсе собирается вскрыть пакет с завещанием, которое его жена унаследовала от Савольты? Поговаривают даже, будто какое-то предприятие в Бильбао заинтересовано в покупке…

— Сеньоры, все это плод вашей неуемной фантазии.

— А верно, что мадридский банк отказался принять у вас вексель?

— Спросите об этом в банке. Я понятия не имею.

— Ха! Эти щеголи ничего нам не скажут.

— Ах, да, — согласился Пере Парельс, подмигивая банкиру, — я совсем забыл, что они всегда поворачиваются к вам задом.

И, похлопав каждого из промышленников по плечу, он любезно улыбнулся смеющемуся банкиру и пошел бродить по зале. Ему вдруг нестерпимо захотелось вернуться домой, закутаться в халат, надеть шлепанцы и отдохнуть в своем кресле. В глубине залы, у двери, ведшей в библиотеку, он увидел Леппринсе, дававшего какие-то указания камердинеру. Дождавшись, когда слуга отошел от него, он решительно направился к французу.

— Леппринсе, мне надо немедленно поговорить с тобой.

— Сеньор, скажите мне свой адрес, я отведу вас домой, — настаивал Немесио Кабра Гомес. — Вот увидите, завтра все образуется. — Пьяный дремал, обняв фонарь. Немесио в сердцах тряхнул его. Пьяный открыл глаза и покосился на него.

— Который час?

Немесио Кабра Гомес поискал глазами городские часы, но нигде их не увидел.

— Уже очень поздно. И холод пробирает до костей.

— Нет, еще рано. Мне надо сделать одно очень важное дело.

— В такой поздний час, сеньор? Все закрыто.

— То, что нужно мне, не закрывается. Это почтовый ящик. Пойдемте на почту.

— А это по пути к вашему дому?

— Да.

— Тогда пошли.

Он подхватил пьяного под мышки и сразу же согнулся под его тяжестью. Хилый от рождения, Немесио едва удерживал его, и, покачиваясь из стороны в сторону, они двинулись вперед, каким-то чудом удерживаясь на ногах.

Трижды пробил колокол.

— Пять часов! — воскликнул пьяный. — Я же говорил вам, еще рано.