Правда об Афганской войне

– Разрешите? – спросил Спольников.

Ничего не говоря, я показал глазами на стену, где висели три таблички с надписью «не курить» – на русском, английском и французском языках.

– Вожу с собой еще с Египта, через Чехословакию, Прибалтику… Стоит ли нарушать такую давнюю традицию?

Гости кисло улыбнулись.

Вернулся Черемных, и вслед за ним вошли наши две официантки с подносами – чай, восточные сладости, орешки, фрукты. Сели мы за стол. Табеев и Спольников, вижу, хмурятся.

– И это у вас называется по первому разряду? – спросил посол.

– По высшему, – поправил его Черемных.

У меня в кабинете, как всегда, лежал Коран, издания Узбекской Академии Наук. Показав на него глазами, я спросил у Табеева:

– Вы же эту веру исповедуете?

Посол, чувствовалось, начал внутренне закипать. Выручил Спольников:

– Давайте лучше о деле. Сегодня в двадцать часов по телевидению выступает Бабрак Кармаль. А это – он подразумевал, конечно, водку – после парада победы…

– Ну, Витя, тогда и рубай компот!.. Он – жирный. То есть, простите, чай. – Эта деревянная шутка посла нас всех рассмешила, впрочем, каждого по-своему.

Договорились так: завтра Черемных с моим заместителем и помощниками вместе со Спольниковым в деталях разработают план действий в связи с проведением мероприятия в районе Джелалабада.

На том и разошлись по-дружески, карамельно, хоть привкус и остался кислый.

Я предупредил Самойленко и Черемных, что от наших посетителей в ближайшее время можно ждать пакостей. Им не даст покоя, что мне позвонили из Москвы и похвалили нас, в то время, как они оказались вроде бы ни при чем.

Мы сидели на вилле в мягких креслах в гостиной на первом этаже и ожидали выступления Бабрака по телевидению. Из «Сони» лилась чарующая восточная мелодия, успокаивающая и одновременно тревожащая… Со мной были Анна Васильевна, Владимир Петрович Черемных, Илмар Янович Бруниниекс и переводчик Костин.

Вот и диктор появилась, изрядно «наштукатуренная» косметикой, как у них водится среди эмансипированных восточных дам. Объявила обращение вождя к народу, и Костин начал переводить.

Бабрак на экране выглядел слишком хорошо, меня это даже насторожило: не двойник ли? Всматриваюсь, слушая Костина, который тем временем синхронно и толково переводит. Да нет… Вроде он… Подтянут, выбрит до синевы, в глазах – пламя (такого двойника не подберешь), умеренная жестикуляция.

– Нэт, нэ двойник, – словно прочел мои сомнения Илмар.

– Артикуляция и мимика – Бабрака Кармаля, – продолжил Кости – А глазищи-то, глазищи! Как спелая слива! – добавил Черемных.

Пять, десять, пятнадцать минут говорит Бабрак Кармаль.

– Саня, – тихо, чтобы не мешать переводчику, говорит мне жена, – есть в нем что-то от Насера…

Действительно, видно, никуда не деться мне и жене от прежних впечатлений. Смотрим на одного, а вспоминаем другого: слова, жесты, повадки…

– Что Гамаль, что Кармаль – один у них Аллах, – отвечаю я жене. – Потому и похожи друг на друга. И жестами, и разумом, и душой, и верностью Корану.

– А мы им ленинизм прививаем, – добавил Владимир Петрович, – да что-то никак не прививается.

Полчаса витийствовал вождь афганского народа. Цицерон позавидовал бы.

Выступление получилось – что надо!

Все пока шло по плану.

За год своей верховной власти Бабрак ни разу не выезжал из Кабула, не покидал своего дворца. В лучшем случае – если надо было организовать совещание с военачальниками – он устраивал его на аэродроме, в ангаре на окраине Кабула, в Баграме, где выставлялось плотное кольцо охраны. А мне все хотелось выманить его в поездку по стране, чтобы на открытом всем ветрам пространстве он пообщался и с военными, которые устанавливают в его стране народную власть, и с вождями племен, которые играют главенствующую роль в укреплении этой власти, или в недопущении ее, с муллами, да мало ли еще с кем. Теперь я, заполучив согласие Москвы и его, Бабрака Кармаля, согласие на организацию такой встречи в районе Джелалабада – теперь я имел свободу действий. Ему, Бабраку, следовало бы выступить с пламенной речью о достижениях и победах, о стабилизации политической обстановки, о дружбе с Советским Союзом. Представилась бы ему возможность и послушать выступления с мест.

Поездка Бабрака под Джелалабад ставила меня в непростое положение. Обеспечивая стабильную обстановку в том районе, надо было продемонстрировать эффективность нашего войскового присутствия. За некоторое время до проведения мероприятия я дал необходимые указания своим подчиненным на счет руководства боевыми действиями под Джелалабадом, имея в виду скорое прибытие туда главы государства. Личная безопасность Бабрака – вот главная забота, вокруг которой все и вертелось. Значение этой задачи станет понятным не тогда, когда я буду много раз о ней говорить, а тогда, когда мы на мгновение представили бы себе последствия возможной диверсии с самым неблагоприятным исходом. На кого легла бы вина в таком случае? Ну, думаю, ответ понятен и ребенку.

Так, все шло по плану. Губернатор Джелалабада находился на месте, власть, похоже, демонстрировала свою твердость. Но какое-то шестое чувство подсказывало мне, что обстановка там не очень надежная.

И потому за несколько дней до прибытия Бабрака я решил сам слетать в Джелалабад.

Прибыв на командный пункт, заслушал начальника оперативной группы от 40-й армии, затем военного советника при командире Центрального армейского корпуса генерал-майора Бровченко, заслушал Шкидченко и командира корпуса полковника Халиля.

В составе подчиненного ему соединения, то есть Первого (Центрального) корпуса находились 7-я, 8-я, 11-я пехотные дивизии, 9-я горно-пехотная дивизия, один полк «командос» и части родов войск. 7-я и 8-я дивизии дислоцировались на окраине Кабула, 11-я на Джелалабадском направлении, а гарнизоны 9-й – вдоль границы с Пакистаном, северо-восточнее Джелалабада. Штаб Центрального корпуса находился в Кабуле. Тут же на КП пребывал и командир 108-й мотострелковой дивизии 40-й армии.

Из докладов мне стало ясно, что в центре, в основной части города душманов нет. Власть действует, губернатор на месте, его помощники и прочие районные начальники тоже вроде бы на местах. На окраинах, однако, положение было иным. И наши подразделения там встречали шквальный огонь и несли большие потери. Конечно, есть радикальные военные способы решения подобных проблем, но после уже проведенных операций, после уже ранее пролитой крови мне не хотелось еще раз идти на крайние меры.

И я пошел на то, что в обычных, то есть классических ситуациях, пожалуй, недопустимо.

В штабной автобус я пригласил полковника Халиля, извинившись перед Шкидченко и Бровченко за просьбу оставить нас вдвоем наедине. Халиль понимал основные разговорные военные, да и гражданские слова по-русски, так что я рассчитывал, что мы объяснимся друг с другом.

Халиль Ула выходец из аристократической семьи. На таких, как он, в афганской армии держался парчамизм. При Амине он сидел в «колесе», где не избежал пыток. Но он выстоял. А позднее Бабрак назначил его командиром Центрального АК. Почему-то к этому человеку я чувствовал определенную симпатию. И с его стороны также замечал к себе подчеркнуто уважительное отношение. Но, по правде говоря, и разница между нами была большая: командир корпуса, полковник и – генерал армии, Главный военный советник, причем другой страны, государства-патрона.

Итак, зашли мы в автобус, нам, конечно, быстренько сервировали стол, подали кофе. И вот сижу я и думаю, как бы мне с ним по душам поговорить, вызвать его на откровенность.

Я знал еще по опыту в Египте, что, если христианин будет откровенен с мусульманином, то они оба смогут решать большие дела. Но если будет допущена малейшая фальшь, даже в интонации – не жди откровенности. И на твою фальшь мусульманин ответит коварством.

И вот, когда мы остались один на один, я сказал ему: