Правда об Афганской войне
Шрифт:
Слова сержанта подобно искре подпалили всех остальных, и тогда он, сбросив шинель, двинулся на одну из женщин:
– Греби, ребята!
На глазах у аксакалов и у детей наши интернационалисты вдоволь наиздевались над женщинами. Изнасилование продолжалось два часа. Детишки, сбившись в угол, кричали и визжали, пытаясь как-то помочь матерям. Старики, дрожа, молились, прося Аллаха о пощаде и спасении.
Потом сержант скомандовал: «Огонь!» – и первым выстрелил в женщину, которую только что насиловал. Быстро добили и всех остальных. (У Самойленко спазм перехватил горло.) Затем по приказу К. слили из бензобака БМП горючее, облили им трупы, забросали их одеждой и тряпьем, попавшимся под руку, в ход пошла и скудная
К. и его группа, чтобы скрыть преступление, решили все-таки привести овец в батальон, дескать, подарок от дехкан ко Дню Советской Армии. Одиннадцать кротких животных погнали перед боевой машиной.
– Зловещее число, – обратил наше внимание Самойленко, – одиннадцать расстрелянных, одиннадцать насильников, одиннадцать овец…
Что было дальше?
– Один мальчонка, лет двенадцати, брат одной из убитых женщин, видевший всю сцену, спрятавшись, уцелел. Он-то и опознал сержанта.
Мы помолчали некоторое время, переводя дух после услышанного. Мрачные мысли теснились в голове – и о безвинных погибших людях, и о расстрелянной вере в нашу помощь (хотя, кто знает, сколь прочной была эта вера), и о втоптанной в грязь армейской чести. Ну, в общем, понятно, какие мысли могут возникнуть в седой генеральской голове после услышанного.
– К. и сержант во всем признались, – продолжил Самойленко. – Группа арестована, начато следствие.
– Значит, Бабрак перед отлетом в Москву знал о случившемся? – спросил я.
– И Табэев – тожэ, – уверенно доложил Бруниниекс. – Товарищ О. при мнэ ему докладывал.
– И промолчал на аэродроме… – возмущенно буркнул я.
– Все скрывают от нас, – проворчал Самойленко.
– Как и мы от них, – заметил Илмар Янович.
Приближалась полночь. Пора было принимать решение и отдавать распоряжения.
– Ближайшие двое-трое суток я буду заниматься этим ЧП. Оперативное руководство войсками возлагаю на Черемных (он утром прилетает из Кандагара в Кабул), Шкидченко и тебя, Илмар Яныч.
Виктора Георгиевича Самойленко я попросил помочь мне через общение с ЦК НДПА, членами правительства, парткомом посольства, интеллигенцией Кабула, академией наук пригасить остроту восприятия ими этого мерзкого происшествия.
– И организуй мне встречу с Кештмандом завтра в девять утра у него в кабинете.
– Кто будет с вами?
– Полковник Карпов.
– А переводчик?
– Мы с Кештмандом воспользуемся нашими познаниями во французском языке. Надеюсь, мой саратовский прононс не станет препятствием. Эту чашу позора я выпью один, без свидетелей… Илмар Яныч, готово ли шифрованное донесение в Москву?
– Так точно. – И Илмар положил на стол страницу отпечатанного текста.
Прочитав ее, я расписался, поставив в углу листка: «24.00, 16 февраля 1981 года».
– Засекаем время, оно работает против нас. Нужно выстоять. Я уверен, что нам это будет нелегко. Всем спокойной ночи.
Лег спать, но сон не шел. Воображение вновь и вновь уносило в тот аул…
Думалось о многом. О политике и стратегии, которые мы избрали в этой войне. И еще и еще раз о своем собственном месте. Я старался не переоценивать своей роли. Солдат свое место знает, тем более когда даже сам начальник Генерального штаба ВС СССР Огарков перстом Андропова был отдален от этой политики. Путь к тому, что принято называть выработкой решений, мне явно был закрыт. И все же эти решения в Москве вырабатывались с учетом результатов военных действий в Афганистане. А уж в ведении войны, тем более в боевых действиях, прошу подвинуться, я не только кое-что смыслю, но являюсь профессионалом! А разве не влияют на выработку стратегии большой политики те сражения, о которых я рассказал, да и многие, о которых еще не рассказал? Эффективность боевых действий является той основой, на
которой строится вся наша внешнеполитическая пропаганда. От результатов боевых действий зависит также твердость нашей позиции в ООН, в Организации Варшавского Договоре, наша мощь и боеспособность перед лицом противостоящего блока НАТО.Так что, не преувеличивая ничего, не следует ничего и преуменьшать. Я свою роль и свое место знал, и мне надлежало оставаться на высоте.
Об этом размышлял я, ворочаясь с боку на бок, и искал ответ на вопрос: какое предложение, какую инициативу должен предложить на рассмотрение Москвы Главный военный советник. И приходил только к одному: нужно прежде всего одержать здесь, в Афганистане, убедительную победу, установить демократическую власть хотя бы на 2/3 или еще лучше на 3/4 территории страны. Если этого добиться, то можно и разговор с Москвой вести на соответствующем уровне: там любят язык побед. И прислушаться могут именно к победителю. Вот тогда и можно было бы выступить с принципиальными предложениями. Они уже постепенно вызревали в моей голове.
Сон все не шел. Зазвонил телефон. На часах – четыре.
– Саня, не спишь? – спрашивает жена.
– Нет, конечно.
– У меня ночует Карина Кештманд. Она мне все рассказала о случившемся. Молится, чтобы Аллах не допустил джихада. Говорит, что вероятность большая.
– В девять часов я буду у Султана, что-нибудь придумаем, – постарался я успокоить жену.
Выходит, Председатель правительства озабочен обстановкой в стране настолько, что даже направил свою жену к жене Главного военного советника – поделиться тревогой. Он явно рассчитывал, что Анна Васильевна сразу поставит меня в известность и таким образом подстегнет к более быстрому принятию решения: надо было немедленно снимать создавшееся напряжение.
Джихад… На самом-то деле он идет уже год – но всеафганским единством не отмечен, идет разрозненно по аулам, где муллы потверже. Но нам известно, что пешаварские лидеры стремятся объединить все силы, весь мусульманский люд на борьбу с неверными. И они чуть-чуть не достигли этой цели: с захватом Герата мог вспыхнуть все-афганский джихад. Но в Герате пешаварские вожди потерпели от нас поражение.
Теперь преступление под Джелалабадом давало им новый козырь в руки.
Нельзя было сбрасывать со счетов и вероятность распространения антисоветской ненависти и на афганскую армию, Царандой, Хад, госаппарат, интеллигенцию. Тогда все пропало: 40-ю армию действительно втянут в войну с народом и его армией. Не хотелось даже строить предположения о том, чем это могло завершиться.
На 7.00 я вызвал к себе генералов Самойленко и Бруниниекса. Они вошли в кабинет взволнованные и настороженные. Не предваряя свои слова разъяснениями – поймут по ходу дела, – я приказал:
– Первое: в Кабуле, Джелалабаде, Кандагаре, Герате, Мазари-Шарифе и Кундузе – установить с сего дня комендантский час с 18.00 до 7.00; в светлое время ввести патрулирование центральных улиц этих городов на БТР или на БМП; удвоить-утроить охрану и оборону государственных, административных и партийных учреждений, мостов, радиостанций, почты, банков, кинотеатров, мечетей, дорожных развязок и т.д.; сегодня ночью провести в этих городах облавы с задержанием всех подозрительных лиц и передачей их в СГИ для определения их дальнейшей судьбы.
Второе: все эти и другие меры согласовать с Бабаджаном, Наджибом, Гулябзоем, ЦК НДПА, правительством – до 10.00 сегодня. Поставить об этом в известность наше посольство.
Объявленные меры нацелены на срыв организованного джихада. Генерал Черемных вот-вот будет здесь. Доложите обо всем и ему. В 9.00 я буду у Кештманда. Обо всем договорюсь с ним. Думаю, что получу согласие на наши действия. Все.
На прощание я напомнил обоим, что ответственность за точность исполнения приказа лежит на них.