Правда об Афганской войне

В 8.00 я приказал генералу Петрохалко докладывать мне каждые два часа об обстановке в стране, в случае же ее обострения, каких-либо ЧП – докладывать немедленно.

Я посмотрел на фотографию Раббани, не сводившего с меня глаз из-под стекла на столе.

– Не дай ему, Господи, опять нас околпачить.

– Вы не допустите, – твердо и ободряюще сказал мне Петрохалко.

В девять без пяти минут мы с полковником Алексеем Никитичем Карповым – оба в форме для повышения уровня официальности – вошли в приемную Председателя правительства и неожиданно столкнулись там со Спольниковым и Наджибом, выходившими от Кештманда. Поприветствовали друг друга прохладно, лишь за руки поздоровавшись, и не сказав при этом ни слова. Курносое лицо Наджиба ничего не выражало, никаких эмоций. А вот по лицу Спольникова явно блуждала нахальная ухмылка. Оба вышли из приемной Председателя с такой скоростью, что Карпов обронил им вслед: «Очумелые».

Чтобы выиграть несколько секунд для оценки ситуации, я попросил Кештманда повторить сказанное. Вижу: он мою уловку разгадал, по его большому лбу мелькнула тень, а вокруг черных глаз прорезалась сетка морщин. Он умел владеть собой и потому четко, неторопливо, отделяя слово от слова, произнес:

– Председатель СГИ Наджиб и генерал Спольников мне только что доложили: преступление совершено переодетыми душманами.

Я вспомнил ухмылку Спольникова.

– Нами проведено расследование преступления на месте. К сожалению, оно совершено воинами 40-й армии.

– Не может быть! – И, хитро глядя на меня, Кештманд сказал о необходимости еще раз все проверить.

– Сегодня же это и сделаем. В состав комиссии прошу включить одного из ваших заместителей.

Затем я долго и путано плел извинения за случившееся. Дескать, война, у не$ свои трагические издержки. Но все это звучало неубедительно… Кештманд слушал молча. Он понимал мое состояние. Но помочь ничем не мог. Весь запас унизительно-извинительных слов у меня кончился. Я чувствовал, что мои лоб и спина стали влажными. А он – спокоен. Как знать, может быть, получал удовольствие, видя меня в таком состоянии.

Я почувствовал, что чаша позора испита мною до дна, и уже спокойно и уверенно изложил Кештманду суть превентивных мер, вводимых в стране для предотвращения волнений.

– Хорошо, – согласился Председатель правительства.

Я облегченно вздохнул, мы попрощались, и он, как подобает, пожелал мне удачи.

Кабинет главы правительства я покидал с ощущением перелома в позвоночнике. Перед глазами снова возникла ухмылка Спольникова.

А тем временем меня дожидался командарм Борис Иванович Ткач. Понимая его тревогу в связи с ЧП, я пригласил его в кабинет.

Генерал-лейтенант Ткач командовал армией около года. Это был коренастый чернявый украинец «з-пид Полтавы», хитроватый, всегда старавшийся что-нибудь выгадать для армии и для себя. С обязанностями командующего в целом справлялся,“но положение дел всегда оценивал с некоторым «резервом». В боях бывал нечасто, больше пребывал в Кабуле, занимаясь административными делами армии. В последнее время предпочитал не появляться у меня для утренних докладов, а сообщал обо всем по телефону.

Тому предшествовала заминка в наших отношениях. После нескольких его докладов у меня в офисе я поделился с ним рекомендацией начинать утро со стакана хорошего крепкого чая. Он, не поняв намека, сказал, что употребляет «кохфий». Вскоре кто-то из его ближайших подчиненных растолковал ему, что Главный военный советник, будучи человеком некурящим и непьющим, обладает обостренным нюхом. Когда эта информация была правильно усвоена генералом Ткачом, он перестал ходить ко мне на утренние доклады, а связывался по телефону. Добавлю, кстати, что крепкая дружба связывала Ткача со Спольниковым, а третьим у них был посол.

Мне было известно, что в управлении ГВС командарма-40 называли между собой длинным прозвищем «В огороде бузина – у Кыиве дядько». Я на это сердился: командарм есть командарм и его авторитет надо поддерживать. Но иной раз и я срывался…

– Товарищ генерал армии, – четко, как курсант, произнес генерал Ткач, – вам передает привет командующий войсками ТуркВО генерал-полковник Юрий Павлович Максимов.

– Спасибо.

– Он просил доложить: ему передали из Москвы, что виновниками чрезвычайного происшествия под Джелалабадом являются душманы, переодетые в советскую форму.

Так вот, оказывается, с чем пожаловал ко мне командарм.

Он продолжал:

– Командующий приказал мне это подтвердить.

– Подтвердил?

– Так точно!

– Устно?

– Шифровкой. Мне так выгоднее, – доверительно сообщил командарм.

Терпение мое лопнуло.

– Выгодно, командарм, в одно место влезать, а из другого выглядывать. Да, только говорят, это не совсем чистоплотно.

– Мне приказали, – начал скисать Ткач.

Бог мой, подумал я, значит и Максимова, интеллигентного, покладистого и доброго человека втянули в эту грязную ложь. Или я действительно чурбан с глазами? Все видят то, чего я не вижу и не понимаю.

– Где сейчас находится командующий?

– Пока в Ташкенте. Через двое суток вылетает в Москву на съезд.

Вошли Самойленко, Черемных и Бруниниекс.

– Все согласовано, приказ вступил в силу, – доложил Черемных.

– Тебе, Владимир Петрович, и тебе, Виктор Георгиевич, еще раз надо тщательно расследовать происшествие на месте. С вами полетит один из заместителей Кештманда. Пригласите с собой и Наджиба, или его заместителя. Возвращайтесь не позднее 18-19 часов.

Я повернулся к Ткачу и спросил, кому он больше всего доверяет в армии – как себе.

– Начальнику особого отдела армии, – выпалил, не задумываясь, Ткач.

– Его и направь в полет с ними, – я кивнул в сторону Черемных и Самойленко.

– А он мне не подчинен. – И добавил, как будто специально для меня, ничего не смыслящего в субординации: – Он чекист.

– А ты, Ткач, случайно сам в прошлом не был чекистом? (Я чуть было не сказал: «стукачом».)

– Никак нет, оперативником я не был.

– Запомни, командарм, все, что находится под флагом армии, подчинено командарму!

– Так точно!

Разговор был окончен. Я попросил Бруниниекса пригласить ко мне на 12.00 полковника Халиля и его советника генерала Бровченко.

Я вновь остался один.

У пуштунов в дополнение шариата есть еще кодекс чести «Пуштун-Валай». Его нарушение карается смертью. Так неужели пуштун Наджиб нарушил этот кодекс? А Максимов?.. Неужели он не понимает, что его втягивают в нечестную игру?

Звонить ему и разговаривать с ним я не буду!

В 11 часов пришел Бруниниекс и доложил, что боевые 250 действия ведутся по плану. В Кабуле и Джелалабаде сохраняется спокойствие. И добавил: внешнее.

Ну слава Богу!

В 12 часов прибыли Халиль Ула и его советник гене-рал-майор Бровченко. Тепло поприветствовали друг друга.

– Скажи, комкор, мусульмане способны изнасиловать мусульманок, а потом расстрелять их вместе со свидетелями своего преступления?

– Нет, – не задумываясь ответил Халиль. – Их самих и их потомков до седьмого колена проклянет за это Аллах. – И он зашептал молитву.

Затем продолжал:

– Приказ получен, будет выполнен. Ни в Кабуле, ни в Джелалабаде волнений не допустим. Да поможет нам Аллах. – И опять молитва.