Правдивые байки воинов ПВО
Шрифт:
Толя умел морально «давить» самых злостных нарушителей и «дедушек» так, что небо начинало казаться им с овчинку.
Вообще-то за годы службы мне не часто встречались офицеры, имеющие свой командирский «почерк», характер, умеющие управлять коллективом в сложной обстановке, а главное – не боящиеся брать на себя ответственность. Толя был одним из них.
Так случилось, что к нам «на воспитание» частенько присылали распоясавшихся «дедушек» из других подразделений бригады и даже из других частей корпуса. С ними было непросто.
Толя сразу брал «быка за рога».
Построив дивизион, он представлял новоприбывшего
Обычно это впечатляло, хотя, конечно не было решающим фактором в «перевоспитании».
Другим его излюбленным изречением было обещание «применить к распоясавшимся „дедулям“ весь комплекс мер нервно-паралитического воздействия».
Одной из замечательных историй про это может служить легендарное
Усмирение Ханания
В одно прекрасное утро мы с Толей (который был тогда ВРИО командира) вышли на развод. После обычного доклада дежурного о готовности к занятиям, он оглядел строй воинов и внезапно изменился в лице: «А это ещё что за фраер с гондонной фабрики стоит на левом фланге?!» – грозным голосом вопросил БМП.
Действительно, на левой оконечности строя стоял низкорослый чернявый воин с погонами младшего сержанта. Его лицо было покрыто трехдневной щетиной, а нестриженные кучерявые волосы торчали во все стороны из под замызганной ушанки. Такое же грязное обмундирование было ушито самым безобразным образом и напялено на тщедушное тело «фрайера» со всевозможными нарушениями уставных правил его ношения.
«Виктор Иваныч!» – обратился Толя к старшине, ездившему накануне в управление бригады и доставившему, очевидно, нам оттуда очередной «подарок» для перевоспитания. «Вы что это такое привезли нам в дивизион?!»
Старшина, смущаясь, доложил, что младшего сержанта Герценберга перевели к нам из клуба для дальнейшего прохождения службы.
«Почему он в клоунском виде?! Даю Вам 10 минут, чтобы постричь, побрить этого Герценберга, привести его форму одежды в порядок и представить на беседу в канцелярию!!! Чтобы я больше „обозных деятелей“, в таком виде, в строю не видел!». (Толя всегда слегка недолюбливал свинарей, кочегаров, художников и поваров, именуя их презрительно «обозниками», или просто «обозом»).
Старшина, вместе с Герценбергом, отправился в казарму, а мы продолжили развод.
После развода старшина представил в канцелярию на беседу постриженного и побритого Герценберга. На нём красовалось и новое обмундирование, выданное взамен испоганенного прежнего. (Надо отметить, что наш старшина умел мастерски стричь бойцов, под модный ныне полубокс, одним движением
руки. Не успел Герценберг и глазом моргнуть, как причёска его стала образцовой. Он сильно расстроился, да было поздно, после этого заставить побриться и переодеть его в уставную форму старшине удалось без особых усилий).В беседе выяснилось, что Евгений Ханааньевич Герценберг служил в клубе бригады художником, а там довольно быстро обнаглел и распоясался. (Его невыговариваемое «ветхозаветное» отчество у нас быстро заменили на кличку «Хананий», так его и стали звать бойцы и офицеры).
«Скурвился» совсем он в клубе, молодёжь начал обижать, водку жрать, пусть у вас послужит!» – так объяснил мне по громкой связи Бабрак Кармаль причину неожиданного откомандирования «Ханания» в наш дивизион.
Я поставил условием «перевоспитания» то, что обратно в клуб Ханания забирать не будут, а оставят его у нас «до дембеля». Бабрак радостно подтвердил это.
Хананий, выслушав этот диалог (он состоялся в его присутствии), впал в пессимизм и заявил, что служить в нашем «дисбате» он отказывается категорически, потребовав личной встречи с комбригом. Прямо скажем, такая амбиция была нечастым явлением, видно было, что Хананий хлопот нам доставит немало.
(Надо отметить, что в то время молодые люди еврейской национальности ещё служили в нашей армии в качестве воинов срочной службы, и служили, как правило, хорошо. Но, видимо наш Евгений Ханааньич был из того колена «сынов Израилевых», которое рождало Троцких, Блюмкиных, Лёв Задовых и прочих еврейских бунтовщиков и террористов. Конфликтности, наглости и апломба у него хватало на пятерых).
Ознакомительная беседа с ним шла долго и нервно, Хананий показал себя во всей красе.
Первым делом он сообщил мне, что отказывается рисовать у нас стенды, стенгазеты и ленинскую комнату. Тут вышла его промашка. Я ответил ему, что в художниках дивизион не нуждается, а Хананий будет служить у нас по основной боевой специальности.
«Вы кто по ВУСу, на кого учились в «учебке»? – поинтересовался я у него.
«Командир расчёта пусковой установки, только я никогда им не был, я только рисовал» – угрюмо ответил Хананий.
«Ну, так вас никто командиром и не назначит, будете служить простым номером расчёта стартовой батареи. А вот и ваш командир батареи, капитан Агашин» – сообщил я Хананию, показывая на зашедшего в канцелярию Железного Комбата.
Это новость вызвала новую вспышку ярости и отчаяния у Ханания. Он завопил, что объявляет голодовку до личной беседы с комбригом о своей судьбе.
В общем, беседа с Хананием продолжалась довольно долго. Видно было, что он не на шутку обижен на жизнь (да и на Бабрака Кармаля лично), подкинувших ему перспективу вместо вольной жизни художника в клубе – «крутить ручку» в стартовой батарее до самого морковкиного зАговения, по обещанию БМП.
Итогом собеседования было Толино решение выделить Хананию в столовой отдельный стол, на котором накрывать ему отдельную порцию на период хананьевской «голодовки».
«Пусть, если хочет – ест, не хочет – никто ему в глотку совать насильно еду не собирается», – резюмировал БМП свой приказ.
Я же пообещал Хананию, что возьму его наутро на «громкую» и на «радионяне» доложу комбригу о его голодовке и жажде личного общения с Левитаном.
Так и сделали. Обед и ужин Хананий героически сидел перед накрытым ему столом и не ел.