Правдивые байки воинов ПВО

Порой Толю «заносило». Однажды, после полётов «контрольных целей», которые мы условно «обстреляли и уничтожили», надо было срочно представить в штаб данные фотоконтроля (фотографии индикаторов станции наведения ракет с подтверждением факта «обстрела и уничтожения» целей).

С этим тогда было строго. За фотоконтроль и печатание фотографий отвечал наш «секретчик», спокойный, хороший солдат, имевший из-за своих очков прозвище «Профессор». И тут «Профессор» при проявлении засветил плёнку и загубил фотоконтроль.

НШ бригады полковник «Пьяненький» высказал «по громкой связи» БМП всё, что он о нём думает, и потребовал срочно переделать злосчастный фотоконтроль, что было немалой проблемой. Расстроенный Толя не сдержался, и в свою очередь наговорил «Профессору» много «приятного», самым мягким выражением избрав «Игуанодон в пенсне!!!».

«Профессор» нешуточно расстроился, и мне пришлось его успокаивать, а потом мы с Толей, несмотря на дружбу, довольно жестко обсудили вопросы воинской вежливости. Его аргумент про «институт благородных девиц» я подверг остракизму, и тот разговор изрядно испортил наши отношения на некоторое время. Потом новые проблемы и задачи снова нас помирили.

В своё время, молодым лейтенантом мне довелось командовать ротой, где служило более 100 «отличников». Командирами её 4-х взводов были только прапорщики. (Прапорщики в армии встречались всякие – и очень добросовестные специалисты с «военной косточкой» и откровенные дармоеды и лентяи).

Мне с моими взводными повезло. И помогали и подсказывали и добросовестно службу несли. Как-то раз я «дал слабину» и оставил без воздействия какое-то незначительное, как мне показалось, нарушение порядка.

«Эх, товарищ лейтенант. Командиру «не надо» – никому «не надо!» – с грустью сказал мне тогда армейскую поговорку прапорщик Валерий Михайлович Грабский. Я постарался запомнить эти слова на всю армейскую жизнь.

БМП, к счастью, был из тех командиров, кому всегда и всё в армейской жизни и дисциплине было «НАДО». Требовательный к себе он умел жестко требовать и от подчинённых. «Не надо ходить „с гордо поднятой головой“, товарищи офицеры», – регулярно втолковывал он молодым офицерам. «Смотрите себе „под ноги“, умейте видеть недостатки и бороться с ними!»

Толя очень много взял от своего батьки, фронтового старшины, прослужившего в армии лет 35. Он был уже на пенсии и регулярно приезжал к нам в дивизион. Тогда мы засиживались с ним далеко за полночь. Толин батька знал бесчисленное количество шуток и прибауток на все случаи армейской жизни и мог рассказывать их часами. Его знанию солдатской психологии, умению организовать службу, направив энергию бойцов в нужное русло нельзя было не позавидовать. Остается только жалеть, что фронтовое поколение уже почти ушло от нас, а наши полководцы всех мастей так и не смогли толком использовать их знания и опыт…

БМП не был каким-то очень грозным с виду, он имел средний рост и обычную внешность русского офицера. Седоватые виски (несмотря на 30 лет), небольшие усы, подтянутый, с острым взглядом и отличным чувством юмора, он наводил трепет на разгильдяев одним своим появлением в дивизионе.

От ДОСа до казармы и боевой позиции было метров 100. Толя каждый раз входил на территорию дивизиона по-новому, используя то «штатный» вход через караулку, то через кочегарку, то «тропами Хошимина» через многочисленные дырки в ограждении. Обычно кто-то из бойцов стоял «на стрёме», пытаясь засечь прибытие БМП, и всегда Толя появлялся неожиданно.

Его реакция на разгильдяйство была мгновенной. «Это что за войско Ланцепупы вы ведете, товарищ гвардии сержант?!» – ошарашивал Толя сержанта, строй у которого двигался не в ногу.

Обладая зорким зрением, БМП мгновенно «вычислял» пытавшихся скрыться от него воинов: «Товарищ гвардии рядовой! Что вы там прячетесь от меня за пусковой установкой, как «запорожец за сараем»?

Достаточно скептически оценивал БМП и тогдашнее увлечение ремонтами, полировкой в казарме и на КП и прочими «красивостями». Было тогда в войсках такое увлечение и стремление «показать товар лицом». Вечно что-то оформляли, ремонтировали, красили в подразделениях, часто в ущерб боевой подготовке. Начальники всех степеней сплошь и рядом оценивали подчинённых командиров именно по внешнему виду подразделений. «Что построено», «что отремонтировано», «что оформлено» и т. п. вопросы были ключевыми и часто затмевали провалы в боеготовности и дисциплине. Толя всегда этот подход высмеивал: «Солдат не любит, когда красиво! Он любит, когда всё чёрное, железное и бетонное!!!». Он любил это приговаривать, демонстрируя всякие неблагозвучные надписи на свежеотремонтированных стенках и планшетах, которые воины оставляли при каждом удобном случае.

Его воспитательные «перлы» передавались из уст в уста:

«Отдельные недисциплинированные гвардейцы стремятся сотрясать устои воинской дисциплины в дивизионе… Некоторые тут пытаются „взболтать х..ем море“!!! Предупреждаю, в итоге – они останутся без х..я!!!».

Он знал множество всяких смешных присказок (к сожалению, большая часть их была матерной) и умел их к месту и с толком применить. Несмотря на знак «Вроде Учился» на груди, Толя был грамотным специалистом. Воспитывая какого-нибудь нерадивого нарушителя, он всегда делал упор на его «профпригодность» как солдата:

«Какой из тебя оператор? Что ты знаешь и умеешь?! Одна спесь за полтора года службы нажита. А сам – тупой, как три жопы вместе, накрытые брезентом от антенного поста!!!»

Водителей, которые не хотели добросовестно обслуживать свои машины, Толя характеризовал коротко и точно: «Вы не водитель, товарищ солдат. Вы просто – ездюк!!!»

«Так, молодой человек…» – задумчиво говорил БМП, рассматривая каракули объяснительной записки очередного гвардейца, каявшегося в ней в своих грехах. «Ошибка на ошибке. „Падежов“ совсем не знаем? Писать по-русски не умеем… Как с приятелем в первом классе раскурили „Букварь“ на самокрутки, так с тех пор больше ни одной книжки и не прочитали?!».

Гвардеец же, понимая, что грозный БМП шутит, застенчиво улыбался, показывая всем своим видом, что перечитал целую библиотеку, а четыре ошибки в слове «ещё» сделал из-за спешки.

Вообще-то написание объяснительной записки для многих воинов было наказание – пострашнее любого наряда вне очереди. Даже для славян и тех, кто прилично владел «великим и могучим». Для сынов гор и степей – это вообще было каторгой.

Как-то у нас подрались два азербайджанца, призванные из горных аулов защищать небо Родины. (Войска ПВО вообще укомплектовывались хуже всех других видов Вооруженных Сил, кроме стройбата).

У нас азербайджанцев тогда было человек 15 одного призыва. «Тёмные», угрюмые, плохо изъясняющиеся по-русски, они могли быть использованы только в качестве кочегаров и номеров расчетов пусковых установок в стартовой батарее. «Крутить ручку», как говорилось.

Вот два «номера ПУ», Баширов и Аббасов, что-то не поделили и разодрались возле ракетного укрытия. «Разбор полётов» этого события у нас длился несколько часов. Они были одного призыва, одной нации, из соседних аулов, и делить им было особо нечего. Венцом разбора были их объяснительные записки.