Правдивые истории Еврейского местечка

– ди, звдки прийшла. Онук говориш? Нам це жидвське дитя не потрбно.

Так и сказал. А потом добавил:

– шоб духу я твово НЕ бачл. А ти двер закрий. Не вистачало ще, щоб нмц дзналися, шо ми у себе жидв ховамо.

Они захлопнули дверь перед убитой горем Этей, а тут ещё и малыш, как назло, заплакал. Этя отчаянно стала колотить кулаком в дверь, но ей ответила лишь тишина своим зловещим молчанием. Этя присела на скамейку, чтобы покормить орущего мальца. Он был в мокрых пелёнках, а сухих у Этеле не было. Измученная и убитая горем молодая женщина устало взяла сумку и пошла, что называется, куда глаза глядят.

На окраине села, в ветхом, покосившемся от старости доме, который больше напоминал сарай, жила селянка Горпина. Она всегда жила на отшибе и люди её недолюбливали и сторонились за то, что у неё было шестеро детей от разных мужей. Порядочные женщины Горпину презирали и, как вы сами уже понимаете, было таки за что. Кто-то из соседей из жалости подкидывал ей поношенную одежду и немного еды. Сама Горпина работала в колхозе учётчицей и плевать хотела на все пересуды односельчан.

"Моя жизнь, как хочу, так и живу! Мой чемодан: кому хочу, тому и дам! От кого хочу, от того и рожаю!"

Этя подошла к полусгнившей двери и робко постучалась. Через пару минут на крыльцо выскочила Горпина и увидев измученную Этю с младенцем на руках, аж присела. Потом спохватилась, забрала мокрый свёрток и понесла его в дом.

– А ну, девка, садись, рассказывай! Ты никак Ющенковская невестка будешь?

Этя села на табуретку, так как на всех горизонтальных поверхностях спали Горпинины дети, и стала рассказывать. А потом так и заснула, сидя.

Проснулась Этя через часа два, на старом, покосившемся диване. А может это и не сон был? А может это был обморок? Она не понимала, ни где она находится, ни почему на неё смотрят столько детских глаз. "Сын!" - пронеслось ку неё в голове и женщина села, ища глазами сына.

Горпина с ребёнком подошла к Эте.

– Как малыша звать то?

– Пока никак, Горпина. Не успели зарегистрировать.

– Виталиком будешь!
– сказала Горпина малышу.

– Почему Виталиком?
– растерянно спросила женщину Этя.
– Мы хотели назвать сына Изей, в честь папы...

– Ты что, девка, с ума сошла? Немцы вокруг, какой Изя? Сказала, Виталиком будет, значит Виталиком. Ты вот что, послушай меня.

Этель протянула руки к малышу, но Горпина отодвинулась.

– Сядь и послушай меня. Двоих я вас спрятать не смогу - заложат добрые люди, как пить дать. В соседнем колхозе всех евреев поубивали. А тех кто прятал ваших - посреди деревни повесили и снимать не разрешили. Висят себе, воняют. Мне моих детей жалко, но и твоего жаль. Ты, девка, иди себе, иди в лес, может, к партизанам выйдешь. Я твоего Виталика у себя оставлю, скажу мой это. Детям велю сказать, что у них братик народился. А когда война закончится, а она, говорят, скоро закончится, так ты и приходи за сыном-то. Поняла?

Этя безжизненно смотрела в одну точку. Она не понимала, о чём говорила эта женщина. Она не понимала, почему должна отдать своего сына какой-то другой женщине. Боль от того, что убили мать и сестру как-то сразу отошла на второй план. Она сидела и смотрела на Горпину. Со стороны казалось, что она продолжает спать с открытыми глазами.

Горпина набрала в рот воды из алюминиевой кружки, подошла и брызнула Эте в лицо. Этя, вздрогнув, очнулась.

– Поняла, я спрашиваю? Ты не переживай, где шесть ложек, там и седьмой место будет.

– Ты не вернёшь мне сына...

– Я не верну, только если ты не придёшь за ним. Слово даю.

Этел встала, отряхнула помятую юбку, взяла ребёнка на руки.

– Мне покормить нужно.

– Корми. Подожди. Дети, идите сюда.

Все дети подошли к матери. Она зачем-то выстроила их по росту, потом села на табурет и строго сказала:

– Дети. Это ваш брат. Его зовут Виталик. Я его недавно родила. Что бы не случилось помните, это ваш брат. Его зовут как?

– Виталик, - хором ответили дети матери.

– А теперь идите. Брысь отсюда. Дитя покормить нужно.

Этель покормила малыша, потом распеленала его. Осмотрев всего, она поцеловала его головку, ручки, ножки. Потом запеленала и уверенно отдала свёрток Горпине.

– Берегите его, пожалуйста! Я приду! Я обязательно за ним приду...

Сердобольная Горпина принесла Эте какой-то свёрток, засунула в сумку.

– Это еда. Много дать не могу, сама понимаешь.

– Понимаю. Спасибо.

– Иди девка, а то, неровен час, на беду нарвёшься...

Этя шла по лесу и ничего перед собой не видела. Её глаза оставались сухими, а сердце разрывалось от горя.

"Господи!
– молилась она мысленно.

– Не оставь моего мальчика! Сохрани его для меня! Всё что хочешь сделаю, только сохрани! Прошу тебя, Господи! У меня никого больше нет. Маму с Танькой убили, Горпина сказала, что всех евреев в соседнем местечке поубивали, проклятые. Сохрани моего Виталика, Господи!.."

Этель подошла к лесу. Прямо на опушке стояла скирда соломы. Этя, недолго думая, залезла в эту скирду и крепко-крепко заснула. Когда проснулась, была ночь. Этя пошла в лес. Всю ночь она бродила по лесу, чтобы найти партизан, но все её поиски закончились безуспешно и Этель вернулась к скирде. Так она жила несколько дней. Продукты, положенные Горпиной в сумку, давно были съедены, но скирда стояла почти в лесу, а в лесу, как известно, растут ягоды: черника и земляника, благо сезон был. Ещё Этя ела какую-то траву, которая казалась ей съедобной и кору с деревьев. Она потеряла счёт дням. Наконец женщина приняла решение не возвращаться в скирду а идти, куда глаза глядят. И если она нарвётся на немцев, пусть так и будет.

Долго блуждала Этель по лесу. Она уже была на грани помешательства, когда её заметили окруженцы. Небольшая группа людей в обветшалой военной форме, с винтовками сидели около костра и пекли картошку. Полуживую Этю повели на допрос к командиру, но женщина почти ничего не понимала из того, о чём её спрашивал офицер. Этю отвели в землянку и уложили спать. Утром допрос повторили и, как ни странно, ей поверили. А после того, как Этя рассказала обо всём, что с ней произошло, она, наконец, заплакала. Плач перешёл в крик и солдатам ничего не оставалось делать, как зажать руками её орущий рот. Этя кусалась, вырывалась и продолжала орать. Вся боль её души была в этом крике. Вся её ненависть к фашистом и к свёкрам была в этом крике. Вся её любовь к сыну и к погибшим маме и сестре была в этом крике. Командир обхватил её руками, обнял и женщина потихоньку стала успокаиваться. Несколько дней после этого Этя не могла разговаривать, а потом привыкла жить с болью. Боль стала её неотъемлемой частью, её второй половиной. Страшно было то, что ненависть к свёкрам почему-то перешла в ненависть к мужу и бедная Этя не знала, что ей с этим делать. Через какое-то время окруженцы начали прорываться к своим, к ним примыкали какие-то затерявшиеся в лесах группы, они вступали в бои, вели счёт потерям, совершали диверсии, в общем действовали как настоящий партизанский отряд.

Однажды, совершенно случайно, в завязавшемся бою был убит какой-то важный немецкий чин, везший в штаб важные бумаги. Прорвавшись к своим, окруженцы отдали эти бумаги, которые на самом деле оказались ценными и сделали своё дело. И пусть никого не представили к награде, зато Этю устроили работать в госпиталь, где умная, толковая женщина получила вторую специальность. Так она и проработала медсестрой всю свою оставшуюся жизнь.

ГЛАВА IV

ЭТО НАШ БРАТ!

Дорогие мои, я надеюсь вы все смотрели фильмы, в которых показывали, как прятали еврейских детей. Это и "Корчак" , и "Храброе сердце Ирены Сэндлер", и "Список Шиндлера" и многие другие. Низко в ноги хочется поклониться тем, кто жертвуя собой, своей семьёй, своими детьми не потерял человеческий облик. Этим люди и отличаются от животных. Мир природы суров, но иногда случаются чудеса и одни животные берут себе на воспитание совершенно другой вид животных. Делается это не потому, что у одного вида возникают чувства к другому виду. Это вопрос выживания. И в этом вопросе животные оказываются человечнее людей.

Вернёмся к Горпине и её детям. Всё было бы не так плохо, даже несмотря на то, что еды было мало и дети ходили полуголодные и полураздетые. С этим можно было бы смириться, но как смириться с тем, что сосед Горпины, увидев женщину с очередным младенцем на руках, желая получить обещанный немцами паёк, пошёл в комендатуру и рассказал о своих подозрениях старшему полицаю Стёпке.

Староста и полицаи явились к Горпине и забрали её с собой, чтобы узнать, правда ли то, что она прячет у себя еврейского ребёнка. Горпина стояла на своём, говоря, что только что родила, а молока нет потому, что голодно и потому что шесть ртов накормить нужно. Тогда полицаи пошли к детям. Дети, завидя старосту с командой, попрятались в доме. Но поскольку дверь то ли была, то ли её не было, до того она была ветхая, что выбить её ногой не представляло никакого труда для сильного, упитанного мужика, каким был Стёпка.