Правила секса
Шрифт:
– Точно, – говорит она. – А это Шон Бэйтмен.
– Привет… Стамп? – Я протягиваю руку.
– Да. Сначала был Каркас, но я поменял кличку. – И салютует мне вместо рукопожатия.
– Твое… лицо мне знакомо, – говорю я, присаживаясь.
– Вино? Э-э-э, водка? Джин? – спрашивает Витторио, присаживаясь на кресло рядом с Лорен и указывая на стол, за которым мы все «собрались». – Ты же любишь джин, правда… Лорен?
Какого хера ему об этом известно?
– Да, джин, – говорит Лорен. – У вас есть тоник?
– Ну конечно же, конечно… я сделаю, – говорит
– Я просто пива выпью, – говорю я, но Витторио и не думает передать мне бутылку, тогда я дотягиваюсь и беру «Беке».
Молчание. Ждут, пока Витторио сделает напиток для Лорен. Я сижу себе, глядя на трясущиеся руки Витторио, и беспокоюсь, заметив, сколько джина он плещет в стакан Лорен. Поворачиваясь передать ей стакан, он глядит ошарашенно, как будто чем-то поражен, и, когда она берет у него свой дринк, он произносит:
– Посмотри же… посмотри на солнечный свет, солнечный свет… сквозь твои золотистые волосы… золотистые волосы… – Теперь у него дрожит голос – Солнечный свет, – шепчет он. – Посмотри, как они сверкают… сверкают в солнечном свете.
Господи Исусе, меня от этого реально тошнит. От нее тошнит. Я крепко сжимаю пиво, сдираю сырую этикетку. Затем гляжу на Лорен.
Солнце еще не село и пробивается через большое витражное окно, и от него волосы Лорен и в самом деле сверкают, и прямо сейчас она кажется мне сногсшибательной. Все хихикают, а Витторио нагибается и принимается нюхать ее волосы.
– Ах, сладкие, как нектар… нектар, – говорит он. Сейчас закричу. Сейчас закричу. Нет, не буду.
– Сладкие, как нектар… – снова бормочет Витторио, после чего отстраняется, и ее пряди спадают обратно.
– О, Витторио, – говорит Лорен, – пожалуйста, прекрати.
Ей приятно, думаю я. Ей чертовски приятно.
– Нектар… – снова повторяет Витторио. Одна из редакторш после продолжительной паузы
решает заговорить и произносит:
– Мона как раз рассказывала нам о некоторых ее проектах…
Мона в белой просвечивающей блузке, выцветших джинсах в обтяжку и ковбойских ботинках выглядит весьма сексапильно – курчавые белокурые волосы, скучившиеся на голове, и лицо с темным загаром. Ходит слух, что она околачивается около Дьюи, предлагает первогодкам дурь, а потом их трахает. Я пытаюсь встретиться с ней глазами. Она делает большой глоток из бокала с белым вином, прежде чем что-то произнести.
– Ну, по существу, сейчас я внештатный журналист. Только что взяла интервью у двух виджеев с Эм-ти-ви.
– Ха! – восклицает Стамп. – Эм-ти-ви! Виджеи! Как же это бесподобно!
– На самом деле это было довольно… – Мона наклоняет голову, – освежающе!
– Освежающе, – кивает Трэв.
– В смысле? – хочет знать Стамп.
– В том смысле, что она действительно ухватила суть этой монолитной корпоративной надстройки, которая вдалбливает в голову и разносит заразу среди так называемых невинных Америки, трахает им мозг этими… этими, по существу, сексистскими, фашистскими, вопиюще буржуазными клипами. «Video Killed the Radio Star» [19] ,
такого рода тема, – говорит Трэв.19
«Клипы убили радиозвезду» (англ.).
Все молчат долгое время, пока Мона не начинает снова.
– На самом деле это не так… агрессивно. – Она отхлебывает своего напитка и наклоняет голову, глядя на Трэва. – Это больше про твою книгу, Трэв.
– О да, Трэвис, – говорит одна из редакторш, поправляя очки, – расскажи нам о своей книге.
– Он давно работает над ней, – щебечет Мона.
– Ты ушел из «Риццоли»? – спрашивает другая редакторша.
– Ага. Точно, – кивает Трэв. – Нужно книгу доделывать. Мы уехали из Эл-Эй… когда? – Он поворачивается к Моне, которая, кажется, со мной заигрывает. – Девять месяцев назад? Пару месяцев были в Нью-Йорке, теперь вот здесь. Но я должен доделать эту книгу.
– В «Сент-Мартинсе» очень интересовались, – говорит Мона. – Но Трэву нужно ее закончить.
– Да, зайка, – говорит Трэв, – нужно.
– Давно ты над ней работаешь? – спрашивает Стамп.
– Не так давно, – говорит Трэв.
– Тринадцать лет? – спрашивает Мона. – Не так давно?
– Ну, время субъективно, – говорит Трэв.
– Что такое время? – вопрошает одна из редакторш. – То есть – на самом деле?
Я смотрю на Витторио, который потягивает красное вино и таращится на Лорен. Лорен достает из своей сумочки пачку «Кэмела», и Витторио дает ей прикурить. Я быстро допиваю «Беке» и продолжаю пялиться на Лорен. Когда она смотрит на меня, я отворачиваюсь.
Трэв произносит:
– Но разве вам не кажется, что рок-н-ролл похоронил поэзию?
Лорен, Стамп и Мона хохочут, я гляжу на Лорен, она закатывает глаза. Она смотрит на меня и улыбается, и я чувствую облегчение, – как же я жалок. Но я не могу ответить ей улыбкой, пока она сидит рядом с Витторио, так что смотрю, как она глубоко затягивается сигаретой, которую прикурил Витторио.
– Конечно! – буквально орет Стамп. – Я узнал больше от Black Flag, чем когда-либо от Стивенса, или Каммингса, или Йейтса, или даже Лоуэлла, но бог ты мой, черт подери, Black Flag – это и есть поэзия, чувак.
– Black Flag… Black Flag… какой такой черный флаг? – спрашивает Витторио, полуприкрыв глаза.
– Я тебе потом расскажу, Витторио, – удивленно отвечает Стамп.
Трэв не возражает против того, что сказал Стамп, и кивает, прикуривая сигарету.
Стамп предлагает мне «Экспорт А». Я мотаю головой и говорю ему:
– Не курю.
Стамп говорит:
– Я тоже, – и прикуривает.
– Стамп… э-э, работает над очень интересным… сборником стихов о… – Витторио останавливается. – О… как это можно назвать… э-э, ох, господи…
– Скотоложство? – предлагает Стамп.
Я выуживаю пачку «Парламента» и закуриваю.
– Ну, бо… боже… да… я полагаю, именно… – неловко бормочет Витторио.