Право на поединок

Относительно возраста решительного мальчика Греч точно ошибся. Судя по прохождению службы Боголюбовым, он родился в 1783 году, и, стало быть, в конце царствования Екатерины было ему не менее двенадцати лет. Но это ничуть не снимает выразительности описанной Гречем сцены. Пожалуй, наоборот…

В истоках карьер Уварова и Боголюбова — при всей их разности — имелось нечто и общее. Смерть отца пошла на пользу и тому, и другому. Как после кончины Сеньки-бандуриста, энергично проматывавшего приданое жены, влиятельные и богатые родственники взяли на себя попечение о будущности Сергия Семеновича, так и после гибели Боголюбова-старшего отрок Варфоломей, в ином случае не имевший особых перспектив, оказался в чрезвычайно выгодных условиях.

«Императрица Мария Федоровна изъявила глубокое сожаление об этом несчастном случае, призрела осиротевшее семейство и поручила юного Варфоломея попечению князя Алексея Борисовича Куракина. Князь исполнил желание государыни, взял юного героя и дал ему воспитание, наравне с своим родным сыном, воспитание светское, блистательное, и потом определил Боголюбова в Коллегию Иностранных Дел».

И опять-таки приходит на ум судьба Сергия Семеновича, которому превосходное воспитание и образование не прибавили нравственных достоинств и душевной чистоты.

«В последнее время, — рассказывал Греч, — числился он при министерстве и жил в Петербурге, имея вход в лучшие дома, и находился в дружеских связях с Тургеневым, Блудовым и другими светскими людьми. Я знал его только потому, что видел иногда у Тургенева и у Воейкова, но в 1831 году, когда открылась холера, он был назначен попечителем квартала 1-й Адмиралтейской части, в которой частным попечителем был С. С. Уваров, с которым он вошел в тесные связи по родству Уварова с кн. Куракиным. Боголюбов, посещая дома разных обывателей, зашел и ко мне. Мы разговорились с ним и познакомились, не говорю, подружились.

Когда я переехал в свой дом (в июле 1831 года), он продолжал посещать меня, иногда у нас обедал и забавлял всех своими анекдотами и остротами; только нельзя было остеречься от его пальца. „Плохо лежит, брюхо болит“. Он воровал все, что ни попадалось ему под руку. Спальня моя была внизу; кабинет на антресолях. Одеваясь поутру, я оставлял в спальне бумажник. Однажды пришел ко мне Боголюбов, заглянул в спальню и, видя, что меня там нет, взобрался в кабинет и, просидев около часу, ушел. Я отправился со двора и, переходя через мостик на Мойке, встретился с наборщиком, которому за что-то обещал дать на водку, остановил его, вынул из кармана бумажник, чтобы из бывших в нем пятидесяти рублей вынуть синенькую. Не тут-то было: бумажник оказался пустым».

Порассказав еще несколько подобных случаев, Греч вздыхает: «Таких случаев знал я, знали все, до тысячи, но никто не успел застать и уличить Боголюбова с поличным. А сколько он утащил у меня книжек! Добро бы украл полные сочинения, а то почти все разрознил».

Этот примечательный господин — сплетник и клептоман, но при этом эрудит, забавный рассказчик и говорун, — появился с тридцать третьего года в близком окружении Пушкина.

Это было то самое время, когда Сергий Семенович совершил свой великий рывок и стал министром. В соответствии с его грандиозными планами сведения о настроениях, мнениях, замыслах литературной элиты стали ему особенно необходимы. Причем сведения приватные, услышанные в домашней, к доверию и откровенности располагающей обстановке. Боголюбов здесь был незаменим. Особенно по части доверчивого, прямого Пушкина.

Но Варфоломей Филиппович работал на двух хозяев. «…Он был знаком, и коротко, и с Бенкендорфом. Говорили, что он был его шпионом», — сообщает Греч. Шеф жандармов, энергично вербовавший себе агентов в самых разных слоях общества, просто не мог обойти такого лица, каков был Боголюбов, тем более своего близкого знакомца.

Летом тридцать третьего года, живя на Черной речке, Пушкин поглощен был работой над пугачевскими своими замыслами. Уварова это чрезвычайно занимало.

Готовился Пушкин к поездке по России — в Дерпт, в Оренбургскую и Казанскую губернии. Что должно было заинтересовать и ведомство Бенкендорфа.

Не состоящий на службе Боголюбов выполнял между тем столь щекотливые поручения шефа жандармов, что некоторые считали его чиновником III Отделения. Кузен Дельвига, известный мемуарист, рассказывая о том, как Бенкендорф оскорбил поэта, сообщил между прочим: «…Вскоре приехал к Дельвигу служивший при III Отделении канцелярии государя чиновник 4-го класса Боголюбов… и приказал доложить, что он с поручением от Бенкендорфа. Означенный чиновник имел репутацию класть в свой карман дорогие вещи, попадавшиеся ему под руку в домах, которые он посещал. Дельвиг впоследствии этого сказал мне, чтобы я убрал со стола дорогие вещи, но таковых, кроме часов и цепочки, не было, и я ушел с ними из кабинета Дельвига, так как разговор с чиновником должен был происходить без свидетелей».

Боголюбов, сильно повышенный мемуаристом в чине, приезжал ни больше ни меньше как принести Дельвигу извинения от имени шефа жандармов за то, что тот «разгорячился при последнем свидании». Так Александр Христофорович определил свою безобразную грубость. Бенкендорф знал, что Дельвиг собирается подавать на него жалобу государю, и второй задачей Боголюбова, искусного агента, было выведать о настроениях оскорбленного и его намерениях. И вообще что-либо выведать.

Подробная осведомленность III Отделения о происходившем в доме Пушкина перестанет быть таинственной, если помнить о частых визитах Варфоломея Филипповича…

Боголюбов, как по собственной склонности, так и по неофициальным поручениям замешался в щекотливые ситуации, имевшие политический оттенок. Когда литератор Жихарев, родственник братьев Тургеневых и управляющий их имениями, оказался нечист на руку и началась тяжба между опальным Александром Ивановичем, оберегавшим материальное будущее государственного преступника и эмигранта Николая Ивановича, и Жихаревым, то Варфоломей Филиппович выступил здесь в роли вполне определенной. 19 декабря тридцать первого года Александр Тургенев писал из Москвы Жуковскому: «Я узнал случайно, но достоверно, что Жих. приглашал известного Боголюбова и показывал ему какие-то бумаги мои в свое оправдание; это тот самый Богол., который крал у меня и у других бумаги, деньги и из коего вытряхал я некогда, при свидетелях, краденые вещи. — Впрочем он слишком известен, особливо Жихареву; здесь он играл какую-то роль, и я от этих людей должен всегда опасаться. Жих., не уплачивая, конечно, чего-то ждет. Мне выехать нельзя отсюда, не кончив с ним. Богол. едет сегодня в П-бург.

Пожалуйста, откликнись.

Я здесь встречал Богол. раза два, но уходил от него немедленно и два раза, узнав что он в доме, куда я приезжал, возвратился, не вошед в комнату; следовательно, он только лгать на меня может».

В это самое время Бенкендорф получил донесения о неблагонадежных разговорах Тургенева…

В тридцать третьем году в Петербург приехал из Москвы Нащокин и привез с собою молоденького артиста и начинающего литератора Николая Куликова, боготворившего Пушкина и старающегося запомнить и выспросить у Нащокина все, что касалось поэта. Куликов написал потом мемуары, приукрашенные и расцвеченные его воображением в деталях, но во многом очень ценные.

Жизнь с Нащокиным в Петербурге была для него праздником. «Эти веселые собрания продолжались постоянно, исключая только тех дней, когда Нащокин уезжал на Черную речку. Там у Пушкина он встретил старика Боголюбова, который тоже начал частенько посещать его вместе с прочими.

Боголюбов, старик ловкий и подвижный, с отталкивающей сатанинской физиономией, носил две звезды и был известен как креатура Уварова. Весь кружок обращался с ним сдержанно, как он ни юлил перед всеми, подражая им в сообщении новостей или смешных рассказов. Я и теперь с негодованием вспоминаю его скверное повествование о петербургском мальчике».