Православное понимание экономики

Какие экономические идеи легли в основу реформ?

Начальный пункт экономических размышлений Шарапова: какими экономическими идеями пользовались государственные деятели тогдашней России? Кому эти идеи были выгодны? Почему эти идеи проросли на российской почве? Можно ли называть эти идеи наукой? Как достижения этой науки влияли на общественное сознание в стране? Каковы альтернативы разным официальным теориям? и т. д.

Финансовые реформы Александра II начались после прихода в министерство финансов в конце 1850-х годов команды «молодых финансистов» В. П. Безобразова, Е. И. Ламанского и других людей с «новым мышлением» (аналоги современных «реформаторов» Кудрина и Чубайса). Даже по меркам нашего недавнего перестроечного времени они были действительно молодыми: им едва исполнилось тридцать лет. Естественно, ни жизненного опыта, ни глубоких знаний у них еще не было. На вооружение ими были взяты западные финансовые и экономические теории, согласно которым рынок все «сделает сам». Как видим, экономический либерализмсуществовал и правил умами уже в те времена. Либералы твердили, что для того, чтобы рынок эффективно функционировал, «свободной игре рыночных сил» не надо мешать (в переводе на русский язык это означает: не мешать биржевикам и ростовщикам заниматься рыночным разбоем). Для этого, согласно канонам экономического либерализма, необходимо: а) чтобы государство минимально вмешивалось в экономику; б) чтобы в экономике не было избытка денег; в) чтобы на смену бумажным деньгам пришло золото, которое автоматически обеспечит снабжение экономики необходимым количеством денег. В самом начале реформ был учрежден Государственный банк Российской империи (1861), что соответствовало канонам западных финансовых теорий (при этом в некоторых странах запада центрального банка еще не было – например, в США). Началась подготовка к переходу на золотой стандарт (а ведь его не было в то время даже в Европе, лишь одна страна, Англия, привязывала свое денежное обращение к желтому металлу). Наконец началось размещение облигаций государственных займов на европейских биржах, Россия быстро начала накапливать внешний долг (забегая вперед, отметим, что накануне Первой мировой войны Россия заняла первое место в мире по объему внешнего долга).

В итоге Россия получила блестящий позолоченный фасад (на который обращают внимание некоторые современные авторы, ностальгически вспоминая, «какую Россию мы потеряли»). А вот другой стороной этого здания (или этой медали) стали кризисы, безработица, обезземеливание крестьян, бедность и социальная поляризация общества, контроль со стороны западных компаний над целым рядом отраслей российской экономики, быстро растущий внешний государственный долг, уничтожение отечественного товаропроизводителя в промышленности и сельском хозяйстве, хищническое изведение лесов и истощение почв и т. д. За этим последовало и усиление контроля над российской экономикой со стороны европейской биржи и западных банков.

Несколько подробнее остановимся на оценках Шараповым так называемой экономической науки, которой вооружились тогдашние реформаторы.

«Теория» конкуренции как экономическая версия социал-дарвинизма

В своей основной экономической работе «Бумажный рубль (его теория и практика)» Шарапов обращает внимание на такой краеугольный камень западной экономической теории, как учение о конкуренции. Как и сегодня, и сто, и сто пятьдесят лет тому назад, либералы твердили (ссылаясь на авторитетов в лице Адама Смита и Давида Рикардо), что конкуренция – двигатель прогресса. Я не буду сейчас заниматься детальным критическим анализом этого положения (об этом можно прочитать в моей книге «О проценте: ссудном, подсудном, безрассудном»), а предоставлю слово Шарапову. Он называет конкуренцию бесконечной борьбой эгоизмов, причем эта борьба всех изматывает, обескровливает. Западная экономическая наука, с одной стороны, оправдывает и поощряет конкуренцию; с другой стороны, ищет какие-то способы и ухищрения избавиться от самых одиозных проявлений борьбы эгоизмов: «…высоко вознесшее и разнуздавшее хищное человеческое я» обратило «все стороны жизни цивилизованного человечества в огромную арену бесконечной борьбы эгоизмов (выделено мной. – В. К.). Эгоизмы эти то топят безжалостно друг друга, то, устав в борьбе и впадая в отчаяние, силятся путем холодной рассудочной спекуляции придумать такие нормы и рамки, при которых было бы возможно кое-как жить» [65] . Несколько ниже Шарапов пишет о том, что конкуренция захватывает все сферы и все уровни общественной жизни: «Управляемый пользой, экономический мир, по воззрениям западных экономистов, имеет могучим орудием борьбу индивидуальных эгоизмов между собой. В этой борьбе, носящей техническое название конкуренции, люди сами собой изощряются и придумывают все более и более совершенные орудия борьбы. Для большего успеха в деле люди сплачиваются в группы и союзы, удесятеряют свои разрозненные силы и начинают бороться уже не человек с человеком, а группа с группой, общественный класс с классом, наконец, народ с народом».

65

Здесь и далее (если специально не оговорено) цитаты приводятся из работы «Бумажный рубль (Его теория и практика)» (Россия будущего. М.: Институт русской цивилизации, 2011. С. 51–173. Впрочем, работа «Бумажный рубль» в данной книге дана с некоторыми сокращениями. В частности, отсутствуют приложения. При желании в интернете можно найти полную версию работы (дореволюционное издание).

В общем, получается война всех против всех (Гоббс). Шарапов совершенно справедливо отмечает, что конкурентная борьба не только не соответствует христианским принципам жизни, но прямо ведет к уничтожению христианской цивилизации. Уже в духовно-нравственной оценке Шараповым конкуренции содержится его отношение к капитализму: капитализм и христианство – несовместимы.

Конкуренция как борьба эгоизмов стала обыденным явлением даже в российской жизни, люди перестали чувствовать противоестественность этой борьбы. Особенно после того, как рыночный разбой получил оправдание и обоснование в виде соответствующих правовых норм: «Ясно, что ум мыслителей, окруженный в жизни, в вере и в науке одной борьбой, не мог не перенести ее и в область экономии, где борьба совершается вполне открыто на глазах зрителя, где сильный рвет у слабого что может, торжествуя и радуясь, что непосредственные, ближайшие по крайней мере, формы борьбы облечены в совершенно приличную оболочку, что нет ни грубого насилия, ни стонов, как в те времена, когда сильные брали слабого за горло. Теперь та же или, может быть, еще более ужаснейшая борьба совершается без воплей и стонов. Утром заглянули в газету, в полдень написали на бумажке несколько цифр – к вечеру часть имущества, а иногда и все имущество одного самым несправедливым по существу образом перешло к другому. Жаловаться некому и не на кого. Вас ограбил не Петр, не Иван, не разбойник-рыцарь, вас ограбила биржа, ограбил неизвестно кто, вас раздавила невидимая рука, одетая в мягкую перчатку “правового порядка”».

Западная цивилизация выпустила из бутылки джинна эгоизма (или джинна индивидуализма), а обуздать его никак не может. Раскупоривали бутылку с этим джинном европейские философы, просветители, экономисты и социологи (яркий их представитель – Иеремия Бентам с его теорией утилитаризма). Кажется, европейские ученые сами в душе ужасаются тем последствиям, к которым привел, приводит и будет приводить «джин эгоизма». Западная наука в полной растерянности, и ей ничего не остается, как делать хорошую мину при плохой игре: оправдывать свои теории благотворного влияния борьбы эгоизмов на общество и человека и предлагать какие-то бесполезные «примочки» для зараженного смертельным вирусом эгоизма и индивидуализма западного общества.

Вот что по поводу кризиса и полной беспомощности западной науки пишет Шарапов: «Куда ни взглянешь, повсюду человеческая мысль упирается в отчаяние и небытие. Религия выродилась в атеистический материализм, философия – в пессимизм, государственность – в анархизм, этика – в проповедь чистейшего эгоизма, экономика – в формальное торжество хитрости и силы, с одной стороны, рабства, нищеты и неугасимой ненависти – с другой (выделено мной. – В. К.)». В приведенном отрывке перечисляются основные черты экономики западной цивилизации:

а) использование хитрости (обмана) и силы,

б) рабовладельческий ее характер (если не де-юре, то де-факто),

в) нищета как результат систематической эксплуатации наемных рабов,

г) ненависть как наиболее яркое проявление борьбы эгоизмов.

Примечательно, что все эти свойства капитализма западная экономическая наука замалчивает, ретуширует или оправдывает.

Очень немногие русские экономисты осмеливались выступать против ключевого догмата западной экономической науки – конкуренции как двигателе прогресса. Один из них – Ю. Г. Жуковский. Он отмечал, что опыт Западной Европы и Северной Америки свидетельствует лишь о разрушительном влиянии конкуренции: «Конкуренция ведет только к лишним тратам сил и богатств, к взаимному обману, плутовству, наживе незаконными средствами, не к удешевлению товаров, а к их фальсификации» [66] . Впрочем, отмечает Жуковский, конкуренция неизбежно ведет к монополии, а это не меньшее зло для общества: «вся наша торговля у монополистов – бесконтрольных и дорого стоящих обществу» [67] .

66

Цит. по: Жуковский Ю. Г // Святая Русь. Большая энциклопедия русского народа. Русское хозяйство. С. 332.

67

Цит. по: Жуковский Ю. Г // Святая Русь. Большая энциклопедия русского народа. Русское хозяйство. С. 332.

Многие думающие люди в России подчеркивали, что конкуренция – не столько созидающая, сколько разрушающая сила. Более того, короли биржи (выражение С. Шарапова) заинтересованы в том, чтобы разрушений было как можно больше, поскольку разрушения (банкротства) ведут к перераспределению богатств в пользу немногих капиталистических «акул». Еще один из наполеоновских маршалов остроумно заметил, что «политика англичан – это естественная история акул. Подкарауливая кораблекрушения, они никогда не чувствуют себя лучше, чем после изрядного урагана» [68] . Скорее всего, маршал имел в виду геополитические кораблекрушения, которыми пользовались коварные англичане. Но не в меньшей степени можно говорить и об экономических кораблекрушениях, которые становятся настоящим праздником для акул капиталистической биржи. Акулы биржи не только пользуются кораблекрушениями в экономике, но они эти кораблекрушения и создают. И важнейшим средством создания экономических кораблекрушений становятся деньги, выпуск которых оказывается в их руках.

68

Цит. по: Шмаков А. С. Международное тайное правительство. Таллин, 1999. С. 66.

О теории и практике государственного невмешательства

Во многих своих произведениях Шарапов обращает внимание на заразу экономического либерализма, которая поразила Россию. По сути, теоретическое обоснование конкуренции как движущей силы хозяйства (теория, которую мы рассматривали выше) – одна сторона медали, называемой экономическим либерализмом. Другая сторона этой медали – теория невмешательства государства в хозяйственную жизнь. То есть упование на то, что рынок сам все сделает. Для этого государство должно исполнять роль ночного сторожа: заниматься общественным порядком, правосудием, обороной и т. п. Но в экономику не вмешиваться, чтобы не внести искажения в действие рыночных механизмов. То есть, во-первых, не заниматься самостоятельной хозяйственной деятельностью; во-вторых, не регулировать и не контролировать деятельность частного бизнеса. Максимум, что дозволяется государству в части, касающейся хозяйства, – взимать налоги в казну и (при определенных условиях) ограждать внутренний рынок от иностранных конкурентов с помощью импортных пошлин. Наиболее последовательные экономические либералы настаивали даже на том, что выпуском (эмиссией) денег должно заниматься не государство, а частные корпорации. Экономический либерализм берет свое начало от английской политической экономии.

Основоположником английской политэкономии принято считать Адама Смита (1723–1790). Он полагал, что система, основанная на естественной свободе индивида, свободе рынка и конкуренции, ведет к благосостоянию народа. В свободной конкуренции корыстолюбивых индивидов он видит источник экономического роста, социального порядка и общественного блага. Индивидуализм, согласно его взглядам, ведет не к хаосу, а к порядку и процветанию. В своем труде «Богатство народов…» Смит высказывает мысль о том, что рынок регулируется самостоятельно в процессе конкуренции частных товаропроизводителей и через него лежит путь к экономическому росту и изобилию. Другой представитель английской политической экономии, Давид Рикардо (1772-1823), увидел в накоплении капитала пружину экономического роста. Экономическая политика должна быть направлена на то, чтобы облегчить и способствовать такому накоплению. Он был убежден, что экономическая свобода содействует получению максимальных прибылей, которые могут стать основным источником инвестируемого капитала. Предпринимательство ведет к максимальному экономическому росту, ибо прибыль составляет основу накоплений, которые необходимы государству для развития. Английская политэкономия стала весьма популярной среди аристократии и образованных слоев населения России уже в первой половине XIX века. Об этом, кстати, мы можем судить по поэме А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Так, главный герой Евгений Онегин увлекался модным тогда учением Адама Смита:

Бранил Гомера, Феокрита;Зато читал Адама Смита.

Наверное, из таких скучающих и легкомысленно увлекающихся западным либерализмом молодых людей типа Онегина потом и появлялись молодые финансисты, о которых писал Шарапов в «Бумажном рубле».

Юношеские увлечения либерализмом были небезобидны: вчерашние юноши приходили в государственные министерства и ведомства и проявляли полное бездействие, полагая это нормой жизни. Разрушительные последствия доктрины государственного невмешательства стали особенно бросаться в глаза, когда в России начались реформы Александра II. Эти реформы сдвинули страну с «мертвой точки», вызвали достаточно бурные экономические и социальные процессы и не вполне прогнозируемые их последствия. Процессы, которыми надо было управлять. Но которыми государство не управляло. Именно это больше всего удивляло и возмущало Шарапова – еще задолго до того, как он приступил к написанию «Бумажного рубля».