Праздник саранчи

— А, Епанчин, может, подеремся, как ты?

Андрей выкрутил ручку газа, крикнув через плечо:

— Жаль, Пеня тебя не добил, падла, — рванул по дороге.

Сразу же за мостом свернул в кусты к реке. Сзади никто не догонял. Водой смочил горевшее ухо.

— Больно, Андрюх? — спросил сзади Сергей, обламывая веточки тальника.

— Пройдет.

— Это, видать, Колька Фетисов в него стрелял, они с Панькой дружки были. По всему он Мишку на дороге стерег.

Они снова сели и запылили дорогой под огромными голыми холмами.

Узеево в семьдесят домов, две трети тянутся вдоль старой казанской дороги небольшой каменной улочкой, остальная треть кривыми переулками примыкает к ней, — с бесконечными сараями и заборами, обветшалыми, сложенными из дикого степного камня.

Встретил их Равиль, бригадный зоотехник, много смеялся, но ничего прямо не говорил, усадил гостей за стол. Старуха в полинявшей плюшевой фуфайке молча прислуживала, ставя на стол чистые тарелки, хлеб, ложки. Равиль показал жену и двух маленьких дочек лет семи, которые тут же шумно играли во дворе. Пришлось садиться обедать.

После обеда Равиль показал им свои сараи с нехитрой утварью. Прибежал С улицы мальчишка лет десяти, крикнул Равилю несколько слов по-татарски, убежал.

Они выехали со двора, Равиль сел в люльку, показывая дорогу.

Переулками выехали на единственную улицу, доехали до середины, остановились перед высокими воротами. Прошли во двор, Равиль ушел в дом, оставив их у крыльца. Обычный двор, чисто выметенный, замкнутый сараями, с низкими полукруглыми сверху дверьми. Стальная проволока для белья. Послышался разговор, вышли две девушки лет шестнадцати, худенькие и высокие, они засмеялись, увидев Андрея и Сергея, переговариваясь по-татарски.

— Здравствуйте, Исса Мисис, — сказал Сергей улыбнувшись. Они кивнули головами, подходя к воротам.

— Вот гуляем, — продолжал он. — Смотрим кругом, природой любуемся.

Девушки вышли за ворота, одна из них задержалась, строго сказав:

— Пришли обрезание делать, так ведите себя прилично, — она засмеялась и захлопнула дверь в воротах.

— Эта Фатьма, — шепотом сказал Сергей, — ничего, да?

Равиль провел их в дом, в небольшую без мебели комнату с маленьким окном, столом и несколькими стульями.

Вышел Хусаин, еще не старик, высокий бритый мужчина. Поздоровались, сели, помолчали.

Хусаин развел руками, вдруг проговорив:

— Мне нечего вам пока сказать, я всей душой с вами, но все это от вас зависит, решатся ли ваши люди.

Они посидели еще немного, и все разом вдруг поднялись. Вышли во двор. Хусаин за ворота не пошел. Подвезли Равиля до дома.

— Приезжай вечером к Сысканскому броду, как стемнеет.

Бросив мотоцикл возле реки, рубили тальник на плетень, очищая от лишних веток, кидали жерди в прицепленную тележку. В кустах Сергей вспугнул зайца, но не видел его. Заметил Андрей, бросился бежать, бросив в него топор, промахнулся. Заяц по низкой, выеденной скотом траве, быстро скакал через поле, огромный и толстый.

Жерди они свалили у своего огорода, под заваливающимся плетнем. Огородами пришел мужик, стриженный под чубчик, Стоял, курил молча, рядом.

Потом вдруг сказал себе под ноги:

— Слышь-ка, Андрей, я тут думал, согласен я, давай, где надо распишусь.

Андрей усмехнулся.

— Да не надо расписываться, не на почте. Согласен и ладно.

— Делать-то что?

Да ничего, — пожал плечами Андрей, затачивая топором жердь.

— Так я пойду. Ты заходи, если что.

И снова ушел огородами, перескакивая арыки и конопляные заросли.

Отец пристроил крышку к гробу, все сходилось, он крикнул Андрея, и они оттащили его к стене сарая, для] обивки.

— Сыроватые доски. Тяжелый. С веранды мать позвала ужинать, оставив накрытый стол, тут же ушла на ферму, мрачная, прихватив ведро.

Под вечер Андрей выкатил мотоцикл через передние ворота, начинало темнеть, поехал улицей к клубу. Ожидали кино, в основном молодежь: девчата, несколько парней. Андрей прошел в клуб, здороваясь за руку с парнями, осмотрел небольшое фойе, пустой зрительный зал, выходя заметил Фатиму, в красном бархатном платье с черным узким галстуком-шнурком. Она стояла с подружкой возле его «Урала», переговариваясь, осматривая улицу.

Андрей уже завел мотоцикл, тогда она чуть покосилась в его сторону, чуть улыбнувшись, показав белые зубы, но тут же отвернулась.

«Урал», стрекоча, взобрался на самый гребень холма. Открылось неровное поле с полоской лесополосы. Cовсем далеко село в тучах солнце, да шум одинокого трактора.

Андрей проехал поле, дорога запетляла и вдруг сорвалась с холма вниз к реке. Он спустился в долину, не включая света, проехал вдоль реки, остановился у переката.

Прошел к воде, окунул ладони, посидел, изредка оборачиваясь, вернулся к мотоциклу, привалившись на задок люльки. Тут вдруг заметил два мотоцикла, сливающиеся с одинокими кустами невысокой волчьей ягоды. Один из них завелся и подъехал. За рулем сидел малознакомый татарин, в люльке Хусаин, похожий на вождя индейского племени. Хусаин вылез, и они пошли с Андреем вдоль берега. Андрей руки в карманах, Хусаин сцепил их за спиной. Они прошли до первого поворота реки, постояли, о чем-то разговаривая, пожали руки, пошли обратно.

— Только еще одно условие, — замявшись, сказал Хусаин. — Может, оно самое главное.

Они остановились, глядя друг на друга. Андрей в глаза, Хусаин чуть в сторону.

— Ты должен жениться на любой нашей девушке, на татарке, тогда мы поверим. Любую выбирай и женись.

— Что, прямо завтра? — рассмеялся Андрей.

— Зачем завтра, ты слово дай, сначала посмотришь, выберешь?

— А если не согласится?

— Э, что говоришь, главное, незамужняя чтоб, — Хусаин тоже рассмеялся.

Они пожали друг другу еще раз руки. Хусаин похлопал его по спине и тут же уехал. Было совсем темно.

Паньку хоронили всем селом, шли и старые и малые. Много приехало из города. Мужики попеременно несли гроб, подымаясь в гору, к кладбищу. Убивалась мать Панина страшно, больше у нее детей не было. Панька лежал в черном костюме с впалым животом и в белой рубахе, помолодевший с белой челкой, неестественно шевелящейся на ветру. Поставили ему крест.

Вечером к Андрею пришел Демидов. Еще раз помянули Паньку, выпив водки. Демидов стал рассказывать.

— Вавиловы согласны, Рязановы, Кукушкины, Некрасовы, Лыковы, Потехины…

— И татары тоже согласны, — тихо добавил Андрей. — Тогда уж по утру, скажи всем.

Съезжались часов в шесть утра, хоронясь, через мост и в степь, к дальним холмам, где стоял летний домик для пастухов.

Четверо парней остались на холмах, заперев мотоциклами спуск в долину.

Собралось восемнадцать человек. Тихо переговаривались друг с другом о погоде, о хозяйстве, подъехали трое татар в «Москвиче». Говорил Падуров.

— Дело так выходит, что уже если что случится, то не Андрею Николаевичу, — назвал он Андрея по имени-отчеству, — ответ держать, а нам всем. И уже сколько нас здесь есть, то больше никому знать не надо. Каждый здесь и за себя, и за всю свою родню ответчик. Как выйдет, я не знаю, но все же сообща решать будем и поклянемся же здесь в этом раз и навсегда. Андрей Николаевич вроде как за голову, за атамана, ну а мы полковники при нем, попробуем и такую жизнь, может, выйдет чего. Дело-то страшное, потому мы и смерти, случись что, бояться не должны. Пусть же Епанчин перед нами поклянется, что все будет по совести. Большие дела с нашего согласия, и ничего против воли нашей он преступать не будет. Пусть поклянется, а потом и мы поклянемся ему в помощи и повиновении, ему, и сами промеж собой. Так вот я думаю, и без этого нам нельзя.