Предания вершин седых

— Меня чрезвычайно восхищают и занимают способности белогорских жительниц воздействовать на растения, — сказала навья, присаживаясь на корточки около роз и рассматривая их с любопытством. — Кажется, эти кусты уже успели немного подрасти... Удивительно. Если так и дальше пойдёт, они выпустят первые бутоны уже через несколько дней!

— Это называется садовая волшба. — Зареока тоже присела возле роз и опять слегка вспыхнула: их с Леглит колени соприкоснулись. — Ты верно заметила: кусты подросли. А завтра они будут ещё больше.

Показывая навье волшбу, она легонько взмахнула пальцами над кустом, и с её руки к листьям потянулись тонкие золотистые ниточки. Они впитывались в веточки, оплетая их собой, и розовый куст шелестел, шевелился и дышал, будто живой.

— Удивительно! — повторила Леглит, наблюдая за этим с восхищением.

— Не более удивительно, чем твоё зодческое искусство, — сказала Зареока, дотрагиваясь пальцем до руки навьи, лежавшей на колене. — Я помню, как ты стёрла лицо у того каменного изваяния. Отчего оно тебе не понравилось?

Кости и сухожилия худощавой руки Леглит ожили под мраморно-бледной кожей, двинулись от прикосновения. Рука сжалась в кулак, потом расслабилась и повисла, поникнув с колена.

— Да так... Творческие заскоки, — усмехнулась навья.

3

«Творческие заскоки», — сказала Леглит, но откуда было Зареоке знать, что первое, неудачное лицо статуи принадлежало Темани, жене Северги?

Отколотая мраморная голова подкатилась к маленьким ножкам круглолицей, чуть пухленькой девушки. «Что за прелесть», — ёкнуло сердце. Определённо прелесть, особенно губки, нижняя из которых состояла из двух сочных долек с бороздкой посередине — будто невидимой ниточкой перетянута. Милые, очаровательные дольки, ягодно-спелые, мягкие. Точёный носик с чуть вздёрнутым кончиком, большие, небесно-светлые глаза с озорными, длинными лучиками ресниц, брови ласково-округлыми, чуть удивлёнными дугами. Всех прелестей не перечесть, но самая чудесная — эта нижняя губка дольками. В эту губку Леглит и влюбилась, сама сперва этого не осознав.

А в другой вечер, измотанная работой, она еле держалась на ногах. Сил не осталось даже ступить в проход, и она осела на землю прямо под кустами. Почва была довольно рыхлой: девушки-садовницы ухаживали за своими посадками. Шляпа сошла за подушку, а плащ — за одеяло. А вскоре чьи-то лёгкие руки затормошили её, приподнимая ей голову. Глаза Леглит не хотели открываться, но пахло определённо девушкой. Под голову просунулась уже настоящая подушка вместо шляпы. Девичий голос сказал что-то насчёт госпожи Олириэн и завтрака. Леглит промычала «благодарю» и провалилась в забытьё.

Пробудилась она на рассвете. Силы восстановились, мертвящую усталость как рукой сняло, а в памяти маячил сон о девичьих руках... Нет, похоже, не сон: кто-то подложил ей подушку и укрыл одеялом. Озадаченная этим, Леглит свернула то и другое валиком, сунула под мышку, нахлобучила треуголку и направилась через проход домой.

Домом приходилось называть двухэтажный деревянный барак, разделённый на маленькие комнатки, в которых они жили по двое-трое, а то и по четверо. Но никто не жаловался: все равнялись на госпожу Олириэн, которая, наверное, и в тюремной камере держалась бы с княжеским достоинством и неунывающим, безоблачным спокойствием. Они приспособились: у них была здесь прачечная, кухня, столовая, даже цирюльня, в которой воцарился Театео — некогда знаменитый столичный мастер по причёскам. Он и здесь, в Яви, продолжал жить своим ремеслом, оказывая услуги, по его собственным словам, достойнейшим из женщин Нави. Он жертвовал собой, похоронив себя в этой «забытой всеми богами дыре», но следом за госпожой Олириэн он бы и не в такую дыру потащился. Театео её боготворил и рабски ей поклонялся, но его мечте стать её мужем, увы, не суждено было сбыться.

Леглит успела как раз к завтраку.

— Одна молодая особа проявила о тебе заботу, — с усмешкой сообщила Олириэн, разливая отвар тэи по чашкам. — Её обеспокоило, не простудишься ли ты, если останешься ночевать под открытым небом... Пришлось послать тебе одеяло с подушкой.

— Что за особа? — нахмурилась Леглит, а в мыслях вертелась та милая нижняя губка дольками.

— Увы, я не спросила её имени, — улыбнулась Олириэн. — Час был уже поздний, и наша беседа вышла короткой.

За завтраком они обсуждали работу, которую им сегодня предстояло выполнить, и больше наставница о той молодой особе не вспоминала.

Леглит узнала девушку по голосу, проходя мимо поющих садовниц-белогорянок. Хоть и слышала она его смутно, сквозь мертвенно-тяжёлую дрёму усталости, но не спутала бы ни с чьим другим. Хрустальный голосок звонко вонзился в сердце, ноги сами встали как вкопанные... Да, это была она, та пухленькая малютка с обворожительной губкой, слаще которой ничего на свете не существовало.

Что за издевательские шутки судьбы? Леглит долго, с кровью вырывала из своего сердца Темань, сбежала от неё в другой мир, и вот тебе, пожалуйста — ещё одна прекрасная чаровница. Совсем не похожая на Темань, совершенно другая, далёкая от неё во всех отношениях, да ещё и не во вкусе Леглит. Навья-зодчий не любила толстушек-коротышек, но эту девушку толстой назвать не поворачивался язык. Это был тот случай, когда небольшая полнота и округлость идёт своей обладательнице настолько, что стройной её и не хочется видеть. Её фигурка напоминала спелую крутобокую грушу: бёдра чуть шире груди, чётко прорисованная талия. По-детски маленькие ножки и ручки оставляли в сердце беспомощно-нежное чувство.

И эта губка, драмаук её раздери. Она сочетала в себе невинность и чувственность, целомудрие и женскую соблазнительность. Леглит только и смогла, что приподнять шляпу, поклониться и прошмыгнуть дальше.

Она и сама не знала, зачем придралась к этим дурацким кустам. На чертеже точное количество вообще не было указано, просто несколько условных значков: «Розы». Но ответ девушки хлёстко ударил её, точно пощёчина, и не такая уж незаслуженная. И эту пощёчину стоило вытерпеть.

Стоило проносить эту занозу в себе весь день, чтобы нежная пухленькая ручка сама же и вытащила её. Ручка настоящей садовой колдуньи, с чьих кончиков пальцев к листьям тянулись золотые нити волшбы...

Зареока, а уменьшительное — Зоренька. Так называли её другие девушки-садовницы. До чего же круглое колено, а до него — милые, столь же круглые слезинки на щеках. Да, снова круглых. Причина её слёз? Леглит не хотелось думать, что из-за её придирки. Хотя если из-за неё... Что ж, в таком случае не существовало для неё оправдания! Навья была готова посыпать голову пеплом и вымаливать прощение на коленях.

— Ты удивляешься моей садовой волшбе, а я — твоей силе, что прячется в этих руках, — сказала Зареока, тронув пальчиком тыльную сторону кисти Леглит, на которой под кожей проступали синие жилы.

До сладкого замирания сердца навье захотелось сжать эти пальчики, и она это сделала. Зареока не отпрянула, не отняла руку, но очаровательно опустила длинные пушистые ресницы. Непобедимая обольстительница. Может, и бессознательно у неё выходили эти милые женские уловки, но в цель они били без промаха. Ноги начинали затекать, и Леглит поднялась с корточек, выпрямившись. Руку девушки она не выпустила, и та встала следом за ней. Ночь была прохладной, и Зареока поёжилась. Подвернулся прекрасный миг, чтобы снять плащ, набросить ей на плечи и закутать, но... увы, именно сегодня Леглит забыла его надеть. И впрямь тянуло какой-то сырой тоскливой зябкостью, и навья принялась расстёгивать пуговицы. Накинув кафтан, ещё хранящий тепло её собственного тела, на плечи Зареоки, она застегнула одну пуговицу — чтоб не распахивался. Пожалуй, плащ был бы слишком длинен для невысокой девушки. Глаза Зареоки широко распахнулись, щёки рдели, а губки приоткрылись.

— Теплее? — улыбнулась Леглит, завладевая высунувшимися из-под кафтана руками своей милой собеседницы.

Зареока нахохлилась, прикрыв глаза — точь-в-точь дремлющий птенчик.

— Мне вдруг стало страшно, — прошептала она.

— Что же тебя напугало? — Леглит осторожно привлекла её к себе за руки, потом её ладони переместились на плечи девушки — тоже чуть робко, опасаясь отпора.

Сопротивления не последовало. Ладони навьи скользнули к лопаткам Зареоки, замыкая объятия, губы почти касались волос.