Предания вершин седых

— Надеюсь, причина твоего страха — не я? Я не причиню тебе зла.

Лицо девушки поднялось, устало сомкнутые веки открылись.

— Я знаю... А вдруг каменная глыба, которую ты подымаешь своей силой, сорвётся и упадёт на тебя? Вот о чём я подумала и испугалась.

— Нет, не упадёт, — засмеялась Леглит. И неожиданно для себя предложила: — Хочешь полетать?

— А это как? — удивилась Зареока.

— Идём, покажу.

У недостроенного дома стопкой друг на друге лежали каменные плиты. Забравшись на верхнюю, Леглит помогла влезть девушке, после чего позволила себе наполниться подъёмной силой. Верхняя плита оторвалась от остальных и начала плавно подниматься в воздух.

— Ой! — вскрикнула Зареока. — Это что такое?!

Плита поднималась ровно, не накреняясь, и вскоре строящийся город остался далеко внизу. Они медленно поплыли над серебристо светящимися зданиями.

— Ой-ой-ой! — запищала Зареока. — Не надо, не надо, я упаду!

Она сама прижалась к Леглит, вцепилась в неё и ни за что не хотела глянуть вниз.

— Трусишка, — смеялась навья, держа её в объятиях. — Ты посмотри, какая красота! Да, город ещё не достроен, но в его облике уже проступает прекрасный и величественный замысел госпожи Олириэн.

— Ой-ой-ой, — жмурясь, опять пискнула девушка. — Я не могу, я боюсь! У меня голова кружится и колени трясутся!

— Не бойся, глупенькая, — с нарастающей волной нежности проговорила Леглит, прижав её к себе. — Ты не упадёшь, я держу тебя. А сама стою на плите очень прочно. Плита не выйдет из повиновения. В Нави я так переправляла по воздуху целые дома.

Для пущей устойчивости она расставила ноги. Зареока боязливо приоткрыла один глаз и тут же снова зажмурилась, уткнувшись ей в грудь.

— Ну вот что с тобой делать, трусишка? — С грудным мягким смешком Леглит сладостно ощущала её — вжавшуюся в неё, перепуганную, дрожащую. — Ну хоть одним глазком посмотри, ты же всю красоту пропустишь!

— Я верю, — выдохнула Зареока, окаменев в её руках и по-прежнему не открывая глаз. — Верю тебе на слово.

— Эх ты, — вздохнула Леглит.

Заставив плиту сделать круг над городом, она опустила её на прежнее место. Зареока стояла, всё ещё прильнув к ней всем телом и вцепившись мёртвой хваткой.

— Всё, мы уже на земле, — рассмеялась навья.

Только теперь девушка осмелилась открыть глаза.

— Ох, — вырвалось у неё с обморочным трепетом ресниц. — А вот теперь я и правда падаю...

Леглит не позволила этому произойти. Подхватив Зареоку на руки, она соскочила вместе с ней наземь.

— Ну, вот и всё. Полёт окончен. Жаль только, что ты так ничего толком и не увидела. — И она поставила девушку на ноги.

Зареока, ощутив твёрдую землю, в первый миг покачнулась и опять уцепилась за Леглит. Её лицо было поднято к навье, губы приоткрыты.

— Я такого ужаса натерпелась, — жалобно пробормотала она. — Теперь мне за тебя ещё страшнее...

— Ну что ты, Зоренька, никакой опасности для меня нет, — сказала Леглит, нежно касаясь пальцами круглой щёчки. — Не придумывай себе страхов, ничего со мной не случится.

Поцелуй вышел сам собой: наверное, слишком близко была губка с милыми дольками — не существовало на свете столь сладкого плода, которому эти дольки могли принадлежать. Леглит пришлось низко нагнуться, чтобы до них дотянуться...

В первый миг Зареока не противилась, но потом вырвалась из объятий.

— Мне... Мне домой пора, — всхлипнула она со слезами на глазах.

Внутри у Леглит всё упало и похолодело от огорчения.

— Прости... Ты права, уже поздний час, — пробормотала она. — Прости меня ещё раз.

Девушка, сверкнув слезинками, исчезла в проходе, а озадаченная Леглит побрела домой. Конечно, она пропустила ужин; все уже легли спать, и она не стала никого беспокоить вознёй на кухне. Слишком хорошо Леглит знала, как важен для восстановления сил зодчего полноценный, глубокий сон без перерывов. Уважая отдых госпожи Олириэн, она тихонько прокралась в свою комнатушку, которую делила с двумя соседками, разделась и нырнула под одеяло без ужина. Голода она и не чувствовала, только усталость и безмерное, тоскливое недоумение. Так с этим зябким, холодящим душу чувством она и заснула.

«Зоренька», — была её первая мысль после пробуждения. Ласковая, тёплая, как лучик утреннего солнца. И тут же каменной плитой легло на душу сожаление: ни к чему это не приведёт... Любовь отнимает силы у работы, работа — у любви. Увы, зодчий — это была стезя не из лёгких. Здесь не усидишь на двух стульях. Либо отдаёшься работе всецело, либо лучше не выбирать этот путь совсем. Третьего не дано.

В каждом возведённом ею здании она оставляла частичку себя. И однажды должен был настать день, когда оставить будет уже нечего. Тогда она упокоится навеки в стене своего последнего творения, застыв в вечном каменном сне.

Забыв, что легла спать без ужина, Леглит собралась выскользнуть навстречу новому рабочему дню без завтрака: голод почему-то молчал. Госпожа Олириэн остановила её уже в дверях и заставила сесть со всеми за стол. Кусок хлеба с маслом, яйцо и чашка отвара тэи — обычный завтрак лёг тяжёлым комом на съёжившийся от унылых мыслей желудок. Тот не хотел пускать в себя пищу, да пришлось.

А солнышко чудесно пригревало, шелестели молодые деревца, благоухали цветы... Хотелось сесть на землю под кустом и застыть в ленивом ничегонеделании, думая о сладких дольках, о пухленьких пальчиках, таких трогательно сдобных, как у младенца. Её собственная рука с растопыренными пальцами по сравнению с мягонькой ручкой Зареоки казалась костлявой птичьей лапой.

4

«Лада, лада моя», — рыдало сердце, а по щекам катились водопады слёз. Неужели изменила ей Зареока — ей, своей горлице сизокрылой, навьей стрелой на лету подстреленной? «Прощай, Черешенка...»

— О-о-о, — рыдала девушка, уткнувшись в подушку, чтоб было не слишком громко. А то родительницы услышат, начнут расспрашивать, сердце травить — ещё хуже будет. Невыносимо было говорить об этом: язык горько немел, а в горле застревал ком.

Но один поцелуй — как будто ещё не измена? Да и можно ли изменить тому, кого никогда не видел? Ночной ветерок струился в приоткрытое окно, сад вздыхал, грустно напоминая: лада, горлица... «Прощай, Черешенка моя...»

И всё же какой удивительной силой обладала Леглит! Вспоминая полёт на каменной плите над городом, Зареока ёжилась от холодящих мурашек высоты. Она сама не знала, отчего вдруг так перепугалась, но всё ещё чувствовала на себе объятия рук навьи — сильных и тёплых. Это впечатление было даже ярче полёта и высоты. И что хуже всего — ей хотелось ещё. Не летать, нет, бррр... А вот обняться, уткнуться, и чтоб рядом звучал мягкий смешок навьи — да. Когда Леглит смеялась, её лицо переставало быть суровым, и сердце откликалось на его ночную, лунную, мраморную красу зябким и нежным содроганием.