Предатель. Я тебе отомщу

Игорь молчит секунду, ставит сковороду на стол, вытирает руки о полотенце, и я вижу, как лицо его смягчается, глаза теплеют, уголки губ приподнимаются в слабой, почти грустной улыбке.

– Тебе не за что извиняться, Настя, – произносит он спокойно, и я замираю, дыхание застревает в горле, сердце пропускает удар. – Ты ни в чём не виновата. И это меня не отпугнёт, – продолжает он, и голос его ровный, твёрдый, как будто он давно это решил.

– Почему? – шепчу я, и голос дрожит, недоверчивый, почти потерянный, глаза щиплет от слёз.

– М? – он возвращается к плите, помешивает мясо, как ни в чём не бывало, и это сбивает меня с толку, будит лёгкую злость.

– Ты что-то скрываешь! – говорю я громче, встаю, стул скрипит по полу, отодвигаясь. – Эй! Я же вижу! – добавляю я, и в голосе смесь тревоги и надежды, пальцы сжимаются в кулаки.

– Не понимаю, о чём ты… – отвечает он, поворачивается, глаза его блестят, хитрые, но тёплые, и я шагаю к нему.

– Погоди, ты что… знал об этом? – голос мой взлетает, щёки горят, сердце стучит быстрее.

– Как бы я мог узнать? – говорит он, но уголки губ дёргаются, выдавая его, и я почти кричу:

– Вот именно, Игорь! Как ты мог? – голос дрожит, но в нём уже нет только страха, там что-то новое, лёгкое, как искра.

– Прости, родная, – говорит он, и грустная улыбка трогает его лицо, он выключает плиту и шагает ко мне, приобнимает, тянет к себе, руки тёплые, сильные. – Я случайно услышал, как ты с Катей болтала в офисе перед благотворительным вечером. Дверь была открыта, вы решили, что сквозняк, а я стоял в коридоре. Правда, не хотел подслушивать, клянусь! – продолжает он, и голос его мягкий, виноватый, но искренний, глаза смотрят в мои, не отпуская.

– Ты… серьёзно? – шепчу я, и пихаю его в плечо, не сильно, но резко, от удивления и лёгкой злости, что он молчал. – И всё это время притворялся, что ничего не знаешь? – голос мой дрожит, но внутри теплеет, как будто солнце пробивается сквозь тучи.

– Ну не ходить же мне с транспарантом, – подмечает Игорь, и ловит мою руку, сжимает её, пальцы переплетаются с моими, тёплые, надёжные. – Я ждал, пока сама скажешь. И послушай… я понимаю, как тебе тяжело довериться снова, – говорит он, и голос его становится ниже, серьёзнее, глаза темнеют, в них мелькает что-то старое, больное. – У меня… было похожее. Моя невеста, перед свадьбой, ушла к какому-то богатому старику. Изменила, бросила за неделю до даты, и я знаю, как это — когда тебя предают, когда ты боишься открыться. Но я не уйду, Настя. Ты мне нравишься — такая, какая есть, и я буду стараться, чтобы ты мне верила, – продолжает он, и смотрит в глаза, твёрдо, глубоко, и я чувствую, как его слова ложатся на сердце, как мост через пропасть.

Я смотрю на него, и слёзы текут, горячие, быстрые, я не могу их остановить, не хочу. Это не страх, не боль — это облегчение, чистое, лёгкое, как ветер, что уносит тяжесть, что я тащила с той аварии, с тех дней предательства Артёма.

Я плачу, тихо, сжимаю его руку, и впервые чувствую, что меня видят — не как сломанную, не как тень, а живую, настоящую, с этой болью, что больше не режет, а просто есть, как шрам, что зажил.

– Я думала, ты не захочешь… после этого, – шепчу, и голос ломается, но я улыбаюсь сквозь слёзы, щёки мокрые, горячие. – Артём… он бросил меня с этим, завёл сына с другой, а я боялась, что ты тоже… – добавляю я, и он качает головой, притягивает меня ближе, обнимает, крепко, но нежно, и я утыкаюсь в его грудь, вдыхаю его запах — кофе, кожа, тепло, что обволакивает меня, как дом.

– Я не он, – говорит он тихо, губы касаются моих волос, голос мягкий, но твёрдый, как клятва. – И раз уж ты мне доверилась, и это тебя так гложет… давай найдём врача. Главное — чтобы ты была здорова. А дети — если захочешь, разберёмся, вариантов много, – добавляет он, и я киваю, не отрываясь от него, чувствуя, как страх растворяется в его голосе, в его руках, в этом признании, что связывает нас глубже, чем я думала.

35. Настя

Через неделю после того вечера на кухне мы сидим в кабинете врача — маленьком, светлом, с белыми стенами и запахом антисептика, что смешивается с ароматом кофе из кружки на столе. Я сжимаю старые выписки в руках, бумага шуршит, чуть влажная от пота моих пальцев, и сердце колотится, как будто хочет вырваться наружу. Игорь сидит рядом, локоть его касается моего, тёплый, спокойный, и я цепляюсь за это тепло, как за якорь. Врач — женщина с короткими седыми волосами, в белом халате, с усталыми, но добрыми глазами — листает мои документы, её пальцы двигаются быстро, уверенно, и я слежу за каждым движением, затаив дыхание. Это не просто визит — это шаг, которого я боялась годами, шаг к тому, что я похоронила под слоями боли и молчания.

Она поднимает взгляд, откладывает бумаги, и заявляет:

– Лечение возможно, – голос её тёплый, ровный, с лёгкой хрипотцой, как будто она говорит это каждый день, но для меня эти слова — как гром, что раскатывается в тишине. – Детей я не гарантирую, это сложный случай, но здоровье поправить реально. Есть современные методы, гормоны, процедуры — шансы есть, – продолжает она, и в её тоне мелькает надежда, слабая, тонкая, как первый луч солнца после долгой ночи.

Я замираю, слова врача повисают в воздухе, и я не знаю, что чувствую сначала — страх или облегчение.

Надежда. Это слово, что я не смела произнести даже про себя, начинает расти внутри, медленно, осторожно, как росток, что пробивается сквозь камни.

Я смотрю на свои руки, на выписки, где чёрным по белому написано, что я сломана, что моё тело подвело меня, и впервые за годы вижу не приговор, а возможность. Не детей — я не позволяю себе мечтать так далеко, — а шанс вернуть себе хоть часть того, что авария отняла, хоть часть себя, что я потеряла в тех больничных коридорах, в лжи Артёма, в его равнодушии.

– Это не быстрый процесс, – добавляет врач, и её голос возвращает меня в комнату. – Нужно будет сдать анализы, пройти обследование, но я видела случаи хуже вашего, и мы их вытягивали. Главное — начать, – подытоживает она, и улыбается, слабо, но искренне, и я чувствую, как слёзы подступают, горячие, тихие, но я моргаю, сдерживаю их.

Игорь сжимает мою руку под столом, пальцы его тёплые, сильные, и я поворачиваюсь к нему. Он смотрит на меня, глаза его блестят, тёмные, глубокие, и в них нет жалости, нет разочарования — только поддержка, чистая, как вода, что смывает грязь.

– Слышала? Есть шансы, – говорит он тихо, голос мягкий, но твёрдый, и сжимает мою ладонь сильнее, как будто хочет передать мне свою уверенность. – Мы справимся, Насть. Я рядом, – добавляет он, и я киваю, слабо, но искренне, уголки губ дрожат, но я улыбаюсь.

Надежда. Она не громкая, не яркая, как в фильмах, где всё решается за минуту. Она хрупкая, дрожащая, как пламя свечи, что может погаснуть от сквозняка, но она есть, и я цепляюсь за неё, впервые позволяя себе поверить, что я не просто обломки прошлого, не просто женщина, что осталась ни с чем.