Предатель. Я тебе отомщу

Игорь ждёт меня у машины, стоит, прислонившись к капоту, руки в карманах джинсов, улыбка лёгкая, но тёплая, глаза его блестят, тёмные, живые, и я чувствую, как что-то внутри отзывается, дрожит, как струна.

– Ну как?

– Всё получилось, – шепчу, сама еще не веря, что все позади.

– Поздравляю, Настя. Ты свободна, – говорит он, и голос его мягкий, глубокий, но в нём сила, что проникает в меня, тёплая, настоящая, и я ощущаю её в груди, как слабый ток.

Я смотрю на него, секунду молчу, и вдруг смеюсь — легко, звонко, звук вырывается из горла, чистый, живой, как птица, что выпустили из клетки. Впервые за долгое время нет груза, что давил на грудь месяцами, нет тяжести, что гнула меня к земле. Смех льётся сам, я не могу его остановить, и чувствую, как слёзы жгут глаза, горячие, но это не боль, не тоска, а что-то другое — лёгкость, что я почти забыла, радость, что пробивается сквозь трещины, как трава сквозь бетон. Я вытираю щёки тыльной стороной ладони, улыбаюсь, и голос дрожит, но я не прячу этого.

– Спасибо, Игорь, — говорю я, и слова выходят тихо, но искренне, дрожь в них — не слабость, а жизнь. – За то, что оттащил от меня Артёма и… за все. Если бы не ты, даже не знаю, чем все могло закончиться, – продолжаю я, и слова застревают, ком в горле мешает, но он понимает, вижу это в его глазах, в том, как он кивает, медленно, внимательно.

– Ты не должна меня благодарить за такое, – говорит он и шагает ближе, голос его ниже, с хрипотцой, глаза темнеют, блестят, глубокие, как ночь. – Я чуть не убил этого придурка, – шепчет Игорь и останавливается в шаге от меня, смотрит, и вдруг наклоняется. – Ты даже не представляешь, насколько я испугался за тебя.

– Если бы убил, то суд был бы по другому поводу. И закончился бы он явно не в твою пользу, – подмечать я с все той же улыбкой на лице.

– Тебя это расстроило бы? Не нравятся свидания в СИЗО? – усмехается он.

– Почему? К тебе бы заглянула, – играючи произношу в ответ.

Игорь улыбается. тепло, беззаботно. А следом целует меня — коротко, но твёрдо, губы его тёплые, чуть шершавые, и я не успеваю отшатнуться, не успеваю испугаться, не успеваю даже подумать.

Замираю, сердце стучит, громкое, быстрое, кровь шумит в ушах, и ловлю себя на мысли, что сама хотела этого — хотела его тепла, его силы, что сейчас обволакивает меня, как ветер, что уносит холод. Его запах — лёгкий, свежий, с ноткой кофе и кожи — смешивается с воздухом, и я вдыхаю его, невольно, жадно.

Но я не знаю, что с этим делать, не знаю, готова ли шагнуть дальше, и просто стою, глядя на него, пока он отстраняется, улыбается — чуть смущённо, но уверенно, уголки губ приподнимаются, и я вижу в нём что-то новое, что-то, что пугает и манит одновременно.

Внутри всё меняется, медленно, но неотвратимо. Я оборачиваюсь, смотрю на здание суда — серое, мокрое, с тёмными окнами, где остался Артём, его кровь, его крики, его пустота. И понимаю — месть не дала мне радости.

Я ждала его падения, ждала, что увижу его сломленным, раздавленным, и это наполнит меня, зашьёт дыру в груди, но он сам себя уничтожил. Кровь на его рубашке, его разбитое лицо, его жалкий юрист, его проигрыш — это не моя победа, это его крах, грязный, бессмысленный, и мне не нужно больше держать этот гнев, эту жажду отплатить, что жгла меня изнутри, как угли. Я выдыхаю, медленно, глубоко, и чувствую, как груз падает с плеч — тяжёлый, ненужный, мокрый от дождя, что я тащила слишком долго.

Но это не значит, что вновь хочу возвращаться к своей мести. С этим покончено. Раз и навсегда.

Жажда мести не стоит этой лёгкости, что растекается по груди, тёплая, живая, этой силы, что я ощущаю впервые за годы — силы жить, идти дальше, быть собой, не оглядываясь на тени прошлого.

Игорь смотрит на меня, стоит близко, и я вижу в его глазах что-то новое — не просто поддержку, а понимание, глубокое, тихое, и я улыбаюсь, слабо, но искренне, уголки губ дрожат, но я не прячу этого.

– Отвези меня домой, пожалуйста, – говорю я тихо, голос мягкий, но твёрдый, и сажусь в машину, дверь хлопает, и я чувствую, как прошлое остаётся позади — мокрое, холодное, смятое, как бумага, что выбросили в мусор, и уже не моё.

34. Настя

Месяц после суда пролетает незаметно, и жизнь становится мягче, легче, как будто кто-то стёр пыль с окна, через которое я смотрю на мир. С Игорем всё начинается тихо, почти робко — взгляды в офисе, где он мой начальник, а я его помощница, перерастают в свидания.

Он серьёзен, но не давит: оставляет кофе на моём столе с записками «Ты сегодня очень красивая», водит в уютные кафе у реки, в кино, где мы шепчемся и смеёмся, касаясь плечами в темноте. Я роняю бумаги в его кабинете, он подбирает, пальцы его касаются моих, и я краснею, как девчонка.

Мы живём в разных квартирах, он не торопит, но я вижу в его глазах намерение, твёрдое, настоящее, и это будит во мне желание — его рук, его близости, его тепла. Скоро это случится, я знаю, и хочу этого, но страх, холодный и липкий, сжимает горло каждый раз, когда я думаю о том, что Игорь узнает, что я… бракованная.

Мне даже сложно понять, что будет ужаснее. То, что его представление обо мне сломается о тяжкую суровую реальность, в которой ему никогда не стать счастливым отцом. Или если он скажет, что никогда не хотел детей, как когда-то заявил Артём. Во мне больше нет доверия к подобным фразам. Слишком уж они… фальшивые и бессмысленные. Но я не хочу и дальше жить во лжи. Лучше решить всё здесь и сейчас, чем после ходить с огромной дырой в душе.

Вечером пятницы мы сидим у Игоря дома. Кухня у него тёплая, свет лампы мягкий, запах жареного мяса и розмарина витает в воздухе, но я сижу за столом, сжимаю бокал вина так, что пальцы дрожат, и внутри всё сжимается, как перед падением. Он стоит у плиты, помешивает мясо в сковороде, рукава рубашки закатаны, и я смотрю на него, на его спокойствие, на лёгкую улыбку, что играет в уголках губ, и понимаю — я больше не могу молчать.

Этот секрет душит меня, и я не хочу, чтобы он всплыл позже, как мина, что взорвёт всё, что мы строим. Ставлю бокал, стекло звякает о столешницу, и говорю:

– Игорь, мне нужно тебе кое-что рассказать, – голос мой тихий, но твёрдый, как натянутая нить, и он оборачивается, убавляет огонь, смотрит на меня, глаза чуть щурятся, в них мелькает вопрос.

– Что такое? – спрашивает он, и в голосе его тревога, мягкая, но заметная, как тень на свету. – Ты забыла проверить отчёт? Или увольняешься? Только не говори, что увольняешься, иначе я останусь без лучшей помощницы и повода делать тебе подарки, – добавляет он, и улыбка трогает его губы, шутка лёгкая, тёплая, но я не могу ответить тем же, не сегодня.

– Мне не до шуток, – шепчу я, и голос дрожит, выдаёт меня, пальцы сжимают край стола, ногти царапают дерево. – Я не могу иметь детей, Игорь, – признаюсь, и слова падают в тишину, тяжёлые, острые, как осколки, что режут меня изнутри. – Это после аварии… Артём был за рулём, не справился с управлением, случилась авария. Я узнала в больнице, что детей не будет. Он сказал, что ему всё равно, что не хочет их, а потом завёл сына с Ирой, – продолжаю я, и голос ломается, слёзы жгут глаза, горячие, горькие, но я держу его взгляд, жду, как удар, его реакции.

– Прости, что не сказала раньше… Я боялась, что ты передумаешь, что я стану тебе не нужна. И я пойму, если ты уйдёшь, – добавляю я, и слова тонут в дрожи, сердце колотится, страх сжимает грудь, холодный, липкий, как тень, что следует за мной с той ночи.

Я вижу перед глазами образ Артёма — его равнодушное «мне не нужны дети», его равнодушие, когда я узнала про Иру, про Тимофея, и как он оставил меня с этой пустотой, что я ношу, как шрам.

Что, если Игорь такой же? Что, если он улыбнётся, пожмёт плечами и исчезнет, как только поймёт, что я не могу дать ему семью? Или, еще хуже, останется и потом предаст?