Предначертание

Следующие два дня Гурьев потратил, старательно приобретая вид успешного молодого жителя Большого Яблока. Деньги таяли при этом с катастрофической скоростью. Пора было вплотную заняться их заработком. Слава Богу, не забыл, как держать кий в руках.

Это была лёгкая страна, Гурьев понял это, когда взял в руки газету с объявлениями ещё на пароходе до Фриско. Когда-то и Россия была такой, подумал он. Когда-то. Могла бы быть. А сейчас… Я не там сейчас. Сейчас я здесь. Он раскрыл свежую газету. И быстро нашёл нужные ему объявления. И направился по первому из адресов.

Было уже далеко за полночь, когда Гурьев покинул клуб, ощущая приятную тяжесть свёрнутых в тугую толстую трубку купюр во внутреннем кармане. Тысяча четыреста – за вычетом чаевых – долларов. Неплохо, совсем неплохо, для первого раза, подумал он. Пул и снукер оказались несколько легче привычных ему игр, а лузы – такими широкими, что Гурьев даже улыбнулся. Если так пойдёт, к Рождеству у меня наберётся вполне приличная сумма, с которой можно начать, решил он.

Теперь, когда Гурьев чувствовал себя в городе более или менее уверенно, настала пора заняться делами. Интересно, какие сюрпризы приготовил за это время Городецкий, подумал он. У Варяга было пять лет, чтобы подготовиться. Надеюсь, он отнёсся к своим обязанностям серьёзно. Если он ещё жив.

Гурьев несколько дней наблюдал за почтамтом, прежде чем решил, что готов забрать предназначенную ему почту. Мальчишка-газетчик принёс ему два тоненьких пакета, получил свои пять долларов премии и умчался, страшно довольный свалившимся на него сокровищем. Разносчик жил довольно далеко от Манхэттена, его газетный участок находился вообще в Бруклине, так что вероятность выследить гавроша, даже если кто-то поставил «флажок» на адресованную Гурьеву корреспонденцию, представлялось весьма нетривиальной задачей. А если бы даже и удалось кому-то такое непростое дело, – что мог рассказать пострелёнок? Что пожилой, осанистый, с окладистой бородой рабби из Вильямсбурга [63] попросил его сбегать на почту?

63

Вильямсбург – район в Нью-Йорке, где с середины 19-го в. селились в основном религиозные евреи.

В первом пакете оказалась увесистая пачка целлулоидных микроплёнок, во втором – инструкции по их просмотру, записанные хорошо знакомым Гурьеву «библейским» шифром, об использовании которого они с Варягом договорились при расставании. Предусмотрительностью Городецкого нельзя было не восхищаться. Гурьев не сомневался, – раз Сан Саныч не решился доверить информацию открытому носителю, значит, она того стоила.

Варяг оказался не только жив, но и весьма продвинулся вверх по служебной лестнице. По-прежнему ухитряясь держаться в стороне от политического сыска, Городецкий накопил множество интереснейших сведений и наблюдений. Всё, что Гурьев держал на расстоянии от себя все эти годы, разом придвинулось, обрело плоть и кровь… Кровью можно было наполнить реки. Он читал объёмистый доклад Сан Саныча с подробнейшим – насколько это возможно – раскладом политических фигур в советской верхушке, душераздирающие свидетельства об ужасах коллективизации на Украине, Дону, Кубани, в Сибири и Забайкалье. А что, если опубликовать весь этот кошмар, подумал Гурьев. И дальше? Потрясённое человечество рванётся в крестовый поход, спасать нас от самих себя? Как же, держи карман шире. Придётся самим. Самим, чёрт побери, самим. Как там поётся? Не бог, не царь и не герой? Удивительно тонко подмечено.

Гурьев вдруг поймал себя на том, что мысленно называет аналитическую записку Городецкого докладом. Стилистическое чутьё его не обмануло – записка создавалась именно по образцу и в форме отчётного доклада генсека съезду партии. Прилагались к докладу и иллюстрации – для передачи духа времени и места Городецкий практически целиком привёл документ, [64] в другой раз изрядно Гурьева насмешивший бы, – если бы речь в нём не шла о живых людях из плоти и крови.

«Дети священника (попа), гр-на Смирнова, 7 человек, с помощью старых религиозных монархических своих друзей, ныне стоящих в разного рода наших советских учреждениях ответственными руководителями, пролезли в совучреждения и смело говорят, что они там всюду невиданно ведут вредительскую свою работу, как и у себя в бывшем собственном отцовском доме, и подтачивают общее наше, ныне социалистическое строительство, а в особенности пятилетку.

Вот нижеуказанные конкретные факты их уличают.

Вся эта вредительская поповская семья проживает ныне по Верхне-Красносельской улице в доме № 22, в своем собственном бывшем отцовском доме, отец, который и ныне служит попом в приходской церкви, а его дети все служат в нижеуказанных, разного рода советских учреждениях.

Анна Смирнова – педагог в 31 школе, Любовь – счетовод в Правлении Московской Северной железной дороги, Лидия – учится в 58 школе, химические курсы, Николай – счетовод в Правлении Московской Казанской железной дороги, Петр – счетовод в Мосстрое. Сын Николай сумел скрыть свое поповское социальное положение и как сын служащего пролез в комсомольские ряды членом, но я его с помощью прессы оттуда вырвал с корнем в 1926-27 гг.

Вся эта вредительская семейка с помощью тех же, очевидно, лиц при рационализации и разного рода сокращениях не подвергалась сокращению. С момента революции и по сие время, живущие в бывшем своем доме, они все время ведут самую наглую и открытую вредительскую подрывную работу: склоку, травлю, подсиживание, а главное, разрушение своей квартиры, скрытие отца от правильности обложения фин. налогом и квартплаты, а самое важное, что он организованно все время старался тормозить в работе Правления Жилтоварищества.

О чем через прессу разных редакций я и забил тревогу в набат еще с 1919 г. и стал сигнализировать во всю ширь, ввиду чего и было много разного рода расследований по заметкам, но ответов конкретных и до сего момента я ниоткуда не получил.

Дорогие товарищи предупреждаю я вас, что эти люди для того, чтобы прикрыться и завоевать себе авторитет, конечно, могут быть активными, но помните, что это до момента, а срочно необходимо их всюду вычистить.

Рабкор Куликов.

Январь 17, 1930 г.»

64

Стилистика и орфография приведённого ниже документа являются абсолютно подлинными.

Гурьев хмыкнул и снова углубился в доклад: теперь речь шла о вещах более чем конкретных – о результатах розысков следов кольца, предпринятых Сан Санычем за время гурьевских одиссей.

Едва ли не единственным в САСШ человеком, к которому, по мнению Городецкого, могло попасть кольцо, был Оливер Рассел. Один из немногих отчаянных, осмелившихся вступить на тропу, проторенную Гаммером, и потому сумевшего получить самые вкусные куски советского концессионного пирога. [65] Сведений о Расселе досье содержало совсем немного. Мультимиллионер, душа общества, спортсмен и щедрый покровитель искусств, многократно приумноживший своё и без того немалое состояние на торговле с Советским Союзом. Человек, пришедший на смену жулику Хаммеру, имеющий, в отличие от последнего, доступ в американское общество. Лишнее подтверждение старого, как мир, принципа – свято место пусто не бывает. Стоило ли городить весь огород, что привёл Гурьева сначала в Маньчжурию, а теперь – сюда, в Нью-Йорк, – ради того, чтобы вновь доказывать недоказуемое? Неужели всё зря?! Не может быть. Всё-таки Хаммер был законченным уродом, о котором, к счастью, некому по-настоящему пожалеть. Тесное общение с большевистской мразью не проходит бесследно даже для людей с твёрдыми установками и железными нервами, такими, как Вавилов и Городецкий. Что уж говорить обо всех прочих. Но Рассел? И он – тоже?! Нет, нет. Надежда умирает последней. И вообще. Любящий муж красавицы-жены, заботливый отец двух очаровательных малюток четырёх и шести лет. Я потрогаю тебя за жабры, золотой мальчик, подумал Гурьев. Только вот как к тебе подобраться? Мне нужен помощник.

65

Концессии – в России эта форма привлечения инвестиций активно использовалась до революции. К примеру, практически вся сеть железных дорог в 60 – 90-ые годы XIX века была построена на основе концессий. В 1925 в СССР действовали 92 иностранные концессии, из них 43 – в промышленности. На всех концессионных предприятиях работало 54 тыс. рабочих. К середине 30-х годов концессии были свёрнуты, многие из них ликвидированы волюнтаристскими решениями на местах, для «выдавливания» инвесторов широко применялись рабочие выступления, в то время как на советских предприятиях забастовки были запрещены, и т. д.

Рассел. Как настоящий ценитель, он мог клюнуть на такую оригинальную вещь, как мамино кольцо. Где же мне помощника взять, подумал Гурьев. Изготовить разве? Он понимал, что обращаться в детективное агентство глупо. В серьёзном агентстве его просто сдадут в полицию, как подозрительного субъекта. Подумать только, – следить за Расселом! Какое ещё кольцо?! Да вы спятили, молодой человек. Оливер Рассел – скупщик краденого?! Ха-ха. Очень смешно. Обхохочешься. В конце концов, подумал Гурьев, Рассел, или кто-либо ещё, – мне, возможно, предстоит в результате иметь дело с покупателем, не имеющим ни малейшего представления о том, каким именно образом добыта вожделенная драгоценность. Не уподоблюсь же я сам? Или уподоблюсь? В действительности, ведь это моё. И я возьму это, потому что это моё.

Несмотря на предпринятые усилия, он продвигался не слишком успешно. Гурьев резонно полагал, что всё дело в отсутствии чёткой концепции. Он даже сам толком не знал, чего, собственно, хочет. То есть цель ему, конечно же, была понятна. Но вот средства?

Бильярдные и карточные связи, которые Гурьеву удалось без особого труда за весьма короткое время наладить, никак не приближали его к Расселу. Миллионер слыл – и, похоже, в действительности дело обстояло именно так – примерным мужем и отцом, вовсе никак не интересующимся цветами зла. И как такого херувимчика угораздило вляпаться в гешефт с большевиками, усмехнулся про себя Гурьев. Ещё один Савва Морозов, ещё один мечтатель с туго набитым кошельком и «идеями» в голове? Всё может быть. Сколько их таких промелькнуло уже – и ещё появится? Гурьев повертелся на нескольких приёмах, где понаблюдал за четой Расселов. Открытое знакомство со взломом никак не входило в планы Гурьева, и никакого компромата ни на самого Рассела, ни на его супругу, судя по всему, не существовало в природе. Но ведь так не бывает, подумал Гурьев. Что-то всегда есть. Не может быть, чтобы ничего не было.

В ожидании «штучной мысли», в которой ощущалась чрезвычайная и срочная необходимость, – он не собирался проводить в Нью-Йорке годы – Гурьев наладил наблюдение за «объектом». Он быстро разобрался, что охраны, настоящей охраны, ни у самого Рассела, ни у его семьи, нет. Похоже, миллионер просто не догадывался, что это такое и зачем это нужно, надеясь, вероятно, на полицию, которая для того и служит, чтобы защищать граждан от всевозможных криминальных эксцессов. Святая простота, подумал Гурьев с усмешкой. Дивная страна. Никто ни о чём не беспокоится. И Великая Депрессия их, кажется, ничему не научила. Просто поразительная наивность. У Гурьева даже возникла мысль предложить Расселу свои услуги в качестве телохранителя: если Рассел в чём-нибудь и нуждался, то именно в охране. Причём – немедленно.

Буквально на третий день своей охоты Гурьев увидел: Рассела самым наглым образом «пасут». При этом он мог бы поклясться: «пастухи» появились только что, и ещё позавчера всё было буколически спокойно. А это что ещё за чертовщина, подумал Гурьев. Кто и зачем?

Разорваться Гурьев не мог. Ему был нужен помощник. И одним лишь помощником не обойтись, это Гурьев понимал прекрасно. Он уже практически не испытывал трудностей с языком, но… Это не Москва, подумал Гурьев, и я здесь ещё не свой. Это никуда не годится. Времени у меня мало, а в спешке можно загреметь под фанфары, наступить на то, на что местный никогда не наступит… Он прекрасно понимал: над Расселом, – или над его семьёй, или над всеми вместе – нависла нешуточная угроза. Такие вещи он научился чувствовать великолепно. Но откуда исходит эта угроза и почему?!

За первой помощью Гурьев вновь обратился к газетным объявлениям. После некоторого предварительного отбора – ни чересчур крупные фирмы, вроде пресловутого «Пинкертона», ни старые неудачники его не интересовали – Гурьев остановился на четырёх агентствах, относительно недавно стартовавших на этом поприще, и начал по очереди к ним присматриваться. Времени было в обрез. Вот и сегодня… Сидя в своём «Бьюике» наискосок-напротив очередного офиса, – сыщик, он же владелец и директор, и девушка, не то ассистентка, не то секретарь, в общем, именно то, что нужно, никакого тебе раздутого штатного расписания – Гурьев наблюдал.