Председатель
Шрифт:
Он входит в дом и садится возле кухонного окошка, глядящего на огороды: верно, нелегко и непросто далась ему эта беспощадная доброта. Мягко ступая, к нему подходит Надежда Петровна.
– Ох и одиноко тебе будет, Егор, - говорит она печально. Трубников молчит.
– Может, это и сила в тебе, что ты так можешь... Только надо ли? Надо ли так с людьми? Ведь нонешний день им на всю жизнь запомнится.
– Я и хочу, чтобы им он запомнился на всю жизнь, - тихо отвечает Трубников.
– Ну, мать, раз нам свадебных пирогов не есть, собери-ка поужинать!
В
– Осрамили тебя на весь свет, - говорит он Павлу.
– Разве это дозволено?
– И за что?
– с хмельной обидой бормочет Павел.
– Ну, ошиблись, поправимся...
– А ему люди - тьфу, лишь бы себя выставить!
– Ладно брехать-то!
– вмешивается скотница Прасковья.
– Он обо всех нас думает.
– Молчала бы, верная Личарда! Вот попомните, ему за ваш труд и пот новые награды выйдут, а вам - сказки о светлом будущем.
– Мы так несогласные...
– крутит головой Павел.
– Я уйду... И Лизаху заберу... А коли она не того... я один...
– Ладно чепуху молоть!
– обрывает его старший брат.
– Я серьезно... Он, гад, мне в душу наплевал!
– Наш взводный тоже гад хороший был, - говорит сталевар.
– А ведь мы не дезертировали и в атаку шли за этим взводным.
– Молчи, блокнот-агитатор!
Появляются захмелевшие бабы, волоча за собой Лизу.
– Горько!
– орут гости.
– Горько-о!
"Так будет" - эта крупная надпись венчает Борькин рисунок, набитый на доски и установленный против строящегося здания конторы.
У стенда остановились две молоденькие колхозницы. Они рассматривают рисунок, переглядываются и прыскают. К стенду приближаются Трубников с Игнатом Захарычем
– Видал, заинтересовались!
– удовлетворенно говорит Трубников.
Но тут и девушки заметили председателя. Смущенно, испуганно охнув, они пустились наутек.
– Чего это они?
– удивился Трубников. Но, подойдя к стенду, он краснеет от гнева.
Через весь рисунок, который он частично загораживает своей фигурой, тянется другая надпись: "Когда рак свистнет... твою мать".
– А каждую стеночку еще в особь изукрасили, похлеще иного забора, сокрушенно говорит Игнат Захарыч.
– Да, выражено недвусмысленно...
Трубников приходит домой, где застает Надежду Петровну.
– Знаешь, как стенд испохабили?..
– начинает он. Надежда Петровна прикладывает палец к губам и кивает на закуток.
– Плачет?
– шепотом спрашивает Трубников.
– Не знаю...
Трубников проходит в закуток. Мальчик лежит плашмя на койке.
– Ну, Борис, это не по-солдатски...
Борька поднял измятое подушкой сухое, бледное лицо.
– Чего вам, дядя Егор?
– Прости, мне показалось, что ты того...
– Нет... Я просто думаю.
– О чем?
– Почему люди такие злые? Ведь это же хорошо, что мы с вами придумали? И нарисовано
хорошо, правда?– Хорошо, да только не ко времени. Поторопились мы...
– Почему?
– Дай голодному вместо хлеба букет цветов, он, пожалуй, тебя этим букетом по роже смажет... Еще дыры не залатаны, раны не залечены, а мы уже вон куда махнули. И у людей недоверие, злость - может, мы просто брехуны, обманщики... А люди не злые, не надо о них так думать.
Входит Надежда Петровна, ставит на столик крынку с молоком
– Попей холодненького, - говорит она сыну, затем Трубникову: - Ты хоть сыми завтра эту срамотищу.
– Что? Да ни в жизнь! Если на такие плевки утираться, вся дисциплина к черту пойдет.
– И кто же это сработал?
– вздохнула Надежда Петровна.
– Разве важно кто? Важно, что все это молча одобрили...
Возле конторы собрались колхозники. Теперь видно, как за минувшие месяцы вырос людской состав колхоза. На бревнах и просто на земле удобно расположилось несколько десятков мужиков, баб, парней и девушек Отдельной группой держатся старики: Игнат Захарыч с женой, Самохины, скотница Прасковья. Кучно разместились недавно вернувшиеся в колхоз плотники. Их сразу заметно по городской одежде, легкой отчужденности и по любовно-преданным взглядам, какие бросают на них жены.
Трубников стоит перед собравшимися, за его спиной картина светлого коньковского будущего со всеми комментариями.
– ...Не за свое дело взялись, братцы, - говорит Трубников.
– Вы что, думали меня удивить? Меня, который обкладывал целые батальоны? Я матом вышибал из людей страх и гнал под кинжальный огонь на гибель и победу! А ну, бабы, закрой слух!
– гаркнул он.
И женщины поспешно кто чем - ладонями, воротниками жакетов, платками прикрыли уши и словно обеззвучили мир. Мы видим лишь, как открывается и закрывается рот Трубникова. Но вот он замолчал, и мир снова стал слышим.
– Ну, хватит, - сказал Трубников.
Утирая слезу, бывший слепец Игнат Захарьи проговорил умиленным голосом:
– Утешил, Егор Иваныч, почитай, полвека такой музыки не слыхивал!
– Задушевная речь, - подтвердил Ширяев.
– Ладно, товарищи, шутки в сторону!
– продолжает Трубников.
– Все, что нарисовано здесь, не блажь, а наш с вами завтрашний день, и вы его загадили, осрамили, опохабили. Это, коли проще говорить, наш строительный план. То, что вы, товарищи вновь прибывшие...
– он повернулся в сторону артельщиков, должны будете строить...
– К вам вопрос, товарищ председатель!
– крикнула старуха Самохина. Когда, к примеру, все эти чудеса на постном масле ожидаются?
– Это от нас самих зависит. Ну, скажем, лет через десять.
– Вона! Да мне за седьмой десяток перевалит!
– А Кланя, твоя внучка, если ее сопли не задушат, только в возраст войдет, как раз десятилетку кончит нашу, коньковскую.
– Скажите, Егор Иваныч!
– крикнула молодая колхозница Нина Васюкова. Мы правильно поняли, что с колоннами - этот клуб?