Председатель

– Хитро придумал, Егор Иванович!
– прищурился Сердюков.
– Не можешь ты моей славы переварить.

– Какая там слава!
– устало махнул рукой Трубников.
– Хочешь, я под тебя пойду замом или парторгом?

– Хитер, хитер! Да на каждую хитрую рожу у нас перехитрик есть. У тебя голосов больше - стало быть, тебя и выберут.

– Ты дело говори: будет польза, если объединимся?

– Понял я тебя, - не обращая внимания на слова Трубникова, говорит Сердюков.
– Думал, хоть горе тебя смягчило, а ты еще лютее самолюбием стал.

– Ты мое горе не трожь, - сухо говорит Трубников.

– А вот о разговоре нашем подумай...

– Дядя Егор!
– В кабинет влетает Алешка Трубников.
– Беда!
– Он осекся, увидев, что Трубников не один.

– Давай, что там у вас?
– И Трубников подал руку Сердюкову.

Но тот не торопился уходить, заинтересованный паническим сообщением Алешки.

– Нюрка Озеркова грозится все руководство перестрелять!
– выпаливает Алешка.

– Что ж, мысль интересная, - так же хладнокровно говорит Трубников.
– А за что?

– За Ваську!

– За какого Ваську? Ширяева, что ли?

Трубников поднялся из-за стола и вместе с Игнатом Захаровичем и Алешкой выходит из правления. Сердюков следует за ними.

– Да за бычка Ваську. Его на бойню хотели гнать, а она заперлась в телятнике, берданку отцову высунула. "Убью, говорит, всякого, кто подойдет". Бригадир сунулся, она как ахнет!

– Бычок этот без дыхания родился, - с улыбкой говорит Игнат Захарович, - она его выходила, ухаживала, как редкая мать за своим дитем

– Сильна дисциплина у вас в колхозе!
– тоном превосходства замечает Сердюков.

Трубников долго, внимательно изучает взглядом Сердюкова

– Что уставился? Нешто на мне нарисовано?

– Да глупость.

– Вот те на! Опять ты умный выходишь, а я дурак?

– Конечно, надо бы понимать: любовь к делу выше дисциплины.

Они походят к телятнику и застают тут странную картину: из маленького окошка под стрехой торчит ствол берданки, а над ним горят два огромных, яростных девичьих глаза.

По-пластунски, укрываясь за кусточками, неровностями земли, к телятнику ползут длинновязый Коршиков, скотница Прасковья, толстомордый парень Миша Костырев.

Полюбовавшись этим зрелищем, Трубников крикнул:

– Отставить атаку!

"Ползуны" поднялись, отряхивая подолы и брюки, а Трубников направляется к телятнику.

Ствол ружья переместился, целя в грудь председателю.

– Не подходите, дядя Егор, стрелять буду!

– Хватит бузить, выходи.

– Не выйду!.. Не дам Ваську!..
– со слезами кричит девушка.
– Я его из соски поила!.. Не подходите!..

– Да уймись ты! Не тронут своего Ваську. Я велю другую животину сдать.

Ствол опустился.

– Правда?.. Не обманете?..
– детским баском говорит Нюрка

– Слово!

– Тогда я его покамест к себе заберу.

– Валяй.

Дверь сарая распахивается, и с ружьем наперевес выходит Нюрка, стройная, тонкая девушка с загорелыми ногами и гордо поставленной головой. За ней трусит, как собачонка, рыжий бычок со звездочкой на плоском лбу.

– Что, взяли?
– с вызовом бросает Нюрка своим преследователям и торжествующе палит в воздух, как: бы салютуя своей победе...

Никто и не заметил, как Коршиков оказался на земле. Поднявшись, он желтым пальцем погрозил Нюрке.

Ты эти ухватки брось - по руководству стрелять!

Трубников оборачивается, ищет кого-то взглядом.

– А где этот... герой? Поучился бы, как надо к колхозному делу относиться.

– А он понял, что убивства не будет, да и убег, - говорит Игнат Захарыч.

Подходят Коршиков и скотница Прасковья.

– Хорошая девушка, - говорит Трубников о Нюрке.
– Вот бы ее сюда заведующей.

– Да, не мешало бы омолодить наш комсостав, - говорит Игнат Захарыч. У нас вон тридцать пять человек десятилетку окончили, а еще никто к месту не определен.

– Опять же - люди с образованием, не то что мы, - встряла Прасковья.

– Ну, не прибедняйся, старая. А вообще я и сам думал, что надо молодых выдвигать. Да вас, чертей, обижать не хотелось. Ждал, когда сами заговорите.

Старики улыбаются - им приятно такое отношение не склонного к чувствительности Трубникова.

– Вот и дело, - подводит итог Игнат Захарыч.
– Построишь санаторию будем в хвойных ваннах плавать.

– И я буду плавать, - встревает Прасковья.

В это время подкатывает запыленный "Москвич" и круто тормозит.

– Егор Иваныч, принимайте гостя!
– вылезая из машины, говорит Клягин. Московский корреспондент.

Трубников сразу мрачнеет.

– Вез бы его в "Маяк".

– У него тема тонкая, - простодушно говорит Клягин.
– "Растет благосостояние колхозников".

– А-а! Тогда ему в "Маяке" и делать нечего!
– усмехается Трубников.

Подходит корреспондент, дородный, солидный, не первой молодости, здоровается с Трубниковым, проницательно заглядывая ему в глаза

– Знакомьтесь, - говорит Клягин.

– Коробков.

– Трубников. Чем могу служить? Корреспондент тянется за блокнотом.

– Прежде всего, меня интересуют ваши, соцобязательства и цифры.

– Спрячьте книжечку, поживите у нас, познакомьтесь с хозяйством, с людьми, тогда поговорим.

– Задание оперативное, - значительно говорит корреспондент.
– Материал должен быть в субботнем номере

– Так не пойдет...
– начал было Трубников.

– Это задание оттуда...
– И вместо положенного слова "сверху" корреспондент тычет пальцем в небеса.

– Понимаешь, Егор Иваныч...
– И Клягин тоже указывает перстом вверх.

– Прасковья!
– кричит Трубников.
– Веди товарища в правление!
– И, повернувшись к корреспонденту: - Там вся наша цифирь вывешена...

Гордая поручением Прасковья уводит корреспондента.

Вдоль межи, делящей льняной массив на два поля, идут Трубников и Клягин. В стороне их поджидает "Москвич". Поля резко отличаются одно от другого. На одном лен высок, густ и строен, на другом - низкоросл, редок, да к тому же поклонился земле. Оба поля не бедны сорняками, но на первом идет прополка, там трудятся с полсотни-женщин, на другом ничто не мешает пышному цветению сурепы.