Председатель
Шрифт:
– Остановиться? Зачем?
– рассеянно говорит Трубников.
– Я задержусь здесь, пока доктор Валежин не будет вне опасности...
Лицо Трубникова сделалось сухим и мертвым.
– Доктор Валежин отсосал дифтерийные пленки у вашего сына, - так же тихо говорит профессор.
– К сожалению, даже эта крайняя мера не помогла...
Жаркий июльский день. По правую руку от большака - старое деревенское кладбище, заросшее высокими травами, таволгами, шиповником. Двое людей стоят у низенькой могильной ограды. Это Трубников и Надежда Петровна.
На
Надежда Петровна наклонилась и поправила цветы на могиле сына. Трубниковы медленно побрели с кладбища назад в Коньково.
На большой дороге им повстречался бродяга с тощим мешком за спиной. На бродяге была поношенная брезентовая курточка, штаны из мешковины с пузырями на коленях и кепочка-блин. Но самым удивительным была его обувь: самодельные мокасины из автомобильной покрышки, подвязанные веревками.
– На Турганово я правильно иду?
– спросил бродяга.
– Правильно, - ответила Надежда Петровна, - все прямо, прямо, никуда не сворачивая.
Бродяга отблагодарил, дернул за козырек свою кепочку и заковылял дальше.
Что-то странное творилось с Трубниковым. В памяти с одуряющей ясностью возникла сопровождавшая его сквозь юность, молодость и зрелость, сквозь всю его боевую жизнь песнь войны и победы, песнь железной стойкости и яростной атаки. Но при чем тут этот жалкий бродяга? Трубников смятенно глядит ему вслед.
И странно - бродяга тоже остановился, оглянулся...
– Кочетков!.. Вася!
– совсем негромко позвал Трубников.
Медленно, неуверенно, вытянув вперед шею, бродяга пошел навстречу Трубникову.
Надежда Петровна, ничего не понимая, смотрит на мужчин. Они стоят посреди пустой дороги и глядят друг на дружку, два человека, по которым жизнь проехалась колесом. Но один лишился лишь части тела, а из другого годами вышибали душу. И Кочетков долго не узнает Трубникова. Наконец он произносит дрожащими губами:
– Егор?.. Какими судьбами?
– Вернулся на круги свои, тут моя родина. А ты?
– Определен в Турганово на местожительство.
– Определен?
– Я же актирован... Ну, отпущен по состоянию здоровья... Пеллагра, грудная жаба и прочие мелочи...
– Вот что!
– решительно говорит Трубников.
– Плевать на Турганово, ты останешься здесь.
– Здесь - на дороге?
– улыбнулся Кочетков.
– В Конькове. Я тут председатель колхоза
– А разрешение?
– Ни о чем не думай. Я сам все улажу. Идем к жене...
За щедро накрытым столом сидят Трубников и Кочетков.
– Тебе о прошлом не хочется говорить?
– спрашивает Трубников Кочеткова.
– Нет, отчего же? Но все так просто... получил я десятку, за Испанию.
– За Испанию?
– Да... Связь с Кольцовым, Антоновым-Овсеенко...
– А что с ними?
– Их давно нет. Уцелевает лишь мелкая сошка вроде меня.
– Что с женой? С Леночкой?
–
– С ними, слава богу, обошлось. Аня вышла замуж. Он усыновил, или как: это... удочерил Леночку, ей сказали, что я умер.
– И это ты называешь "обошлось"?
– с болью спросил Трубников.
– Конечно, могло быть хуже, ведь Аню тоже могли взять... Знаешь, Егорушка, когда побываешь там, на многие вещи смотришь другими глазами.
– Ты кем работал там?
– переменил разговор Трубников.
– Сперва на лесоповале, затем банщиком и под конец дорос до счетовода.
– Вот, будешь у нас бухгалтером.
– И буду, где наша не пропадала!
По актировкам,
врачей путевкам,
я покидаю лагеря...
– тихо и тоскливо запел Кочетков.
И вот, я покидаю
Мой обжитый край!..
Зрачки острых глаз Трубникова жестко сузились, он словно боится, что Кочетковым овладеет расслабленность.
Никогда, никогда не сольются
День и ночь в одну колею...
– запевает он твердым, почти злым голосом.
Никогда не умрет революция,
Не закончив работу свою.
Старая революционная песня доходит до сердца Кочеткова. Задумчиво улыбаясь, он тихо подпевает:
Не закончив работу свою...
– ...Помогать? Нет, не будем!
– резко говорит Трубников.
Он сидит в своем кабинете за письменным столом. Напротив него Сердюков, председатель колхоза "Маяк", мужчина с буденовскими усами. За другим столом, стоящим под углом к первому, наклонился над картой полей Игнат Захарович, бывший слепец. Он что-то помечает на карте полей.
– Не по-партийному это, Егор Иванович!
– вздыхает Сердюков и утирает большим клетчатым платком вспотевший лоб.
– А хозяйствовать, как у вас в "Маяке", - это по-партийному?
– Зашиваемся мы с сенокосом. А у нас обязательства...
– тянет свою погудку Сердюков.
– Хочешь на чужом горбу в рай въехать? Не выйдет. Почему вы зашиваетесь?
– Людей не хватает.
– А куда же они делись?
– Разбрелись по белу свету, - поднял над картой голову Игнат Захарович.
– Кому охота за одни палочки спину гнуть?
– Не за одни палочки, - поправляет своего бригадира Трубников.
– У Сердюкова, считая его самого, три Героя Соцтруда и восемь орденоносцев.
– Полно зубы скалить!
– не выдержал Сердюков.
– Который сознательный колхозник, патриот своей Родины, для любимого государства...
– Он запутался в пустословии.
Трубников закончил за него:
– ...Может питаться святым духом.
– Так отказываешь?
– Нет, не отказываю.
Председатель "Маяка" задышал, как окунь, лицо его озарилось восторженной улыбкой.
– Егор Иванович, ангел, мне бы хоть десяток мужичков!
– Об этом и думать забудь, - холодно перебивает Трубников.
– Ставь вопрос перед своими колхозниками, чтобы "Маяку" с "Трудом" жить под одной крышей. И нам польза, и государству.