Предсказатель

— И это тоже.

— У нас Саввишна тоже метеоролог, только без диплома. За три дня предскажет, и редко когда соврет.

— Когда это я врала, танкист без танка, — возмутилась следующая старушка (Пилюгина Вера Саввишна, 69 лет.

— А помнишь, в две тысячи девятнадцатом обещала на Первомай вёдро, и мы все вымокли, как последние москвичи.

— Тогда военные баловались, с них спрос.

— Ладно, ладно. Видишь, капитан от погоды, есть у нас предсказательница. Второй для нашей Чичиковки как бы и перебор.

— Напротив, — не согласился я, — теперь у вас две погоды будет, выбирай, какую хочешь. Где ещё подобная возможность есть?

— Да? Ну, к примеру, какая погода будет завтра?

— Завтра, то есть двадцатого декабря, погода будет такой же, как и сегодня. И послезавтра тоже. Двадцать второго, в понедельник, начнется снег, поначалу маленький, потом средний. И будет падать минимум месяц. Ежедневно. Всю округу завалит. Так что у кого есть дела в районе — поспешите. И — это уже бонус — я бы все деньги, какие есть, потратил на что-нибудь нужное.

— Это что ж ты считаешь нужным? — прищур у капитана был, словно не танкист он, а особист.

— Лекарства, спички, соль, мыло, иголки швейные, нитки, у кого приемники есть — батарейки, только хорошие. Останутся деньги — берите материю, в смысле ткань. Да не мне вас учить.

— Ну, твоя очередь, Саввишна.

— Про погоду он верно начал. До воскресенья ничего такого не будет, а с воскресенья снегопад начнется, и долгий снегопад.

Ну, а насчёт остального…

— Насчёт остального я сам капитану погоды скажу. Мы тут люди небогатые. Да что небогатые, бедные, и зело бедные. Ладно, у меня пенсия военная, так я ведь дочке помогаю, она с внучкой в городе, без помощи ей нельзя, на зятя надежда небольшая. А что остается, мы и тратим на то, что ты сказал — лекарства, мыло, спички. Макароны уже за роскошь идут. Такая вот у нас весёлая жизнь.

Он помолчал для значительности, затем продолжил:

— Значит, с погодой у нас хорошо. А мужицкую работу знаешь?

— Не то, чтобы очень. Ну там забор поправить, крышу залатать приходилось, а вот без единого гвоздя избу построить — только перевод материала. Да я и не собираюсь строить терема.

— А что собираешься?

— Жить, как положено капитану запаса. Стойко перенося.

Танковый капитан подождал, не скажу ли я чего. Всегда-де готов помочь деревне, только свистните — копать, пилить, колоть, починять и окучивать.

Но я не сказал.

Не за этим я сюда пришел — в тимуровцы записываться.

Танкист не особо и разочаровался. Просто сказал, что здесь они собираются в шахматы поиграть, в шашки, в домино или просто посудачить. По воскресеньям и средам. А в остальное время друг к другу в гости ходят. Понятно, те, у кого друзья есть. Ну, и насчёт волков. Последнее время в Чаковском лесу волки завелись. Лет пять уже, если не шесть. Волку что, волку двести верст отмахать несложно, а уж в Хороницком лесу они, волки, давно живут. До Хороницкого леса аккурат двести вёрст и будет.

В деревню волки пока не заходят, тут кое у кого ружья есть, а волк зверь умный, без крайности под выстрел не идёт. Потому днём ходи смело, а ночью смотри. Если ствола нет, да еще темнота теперешняя, лучше нужное ведро завести.

— А собаки? — спросил я. — Здешние собаки, они что?

— Их на ночь в дом забирают. Для сохранности.

— Ага, — сказал я, и мы разошлись. Вечереет рано, да вдобавок темнота от бесснежья, луна взойдет после полуночи, так что пойду-ка я домой. Почищу и смажу пистолет. Не от волков, а дисциплины ради.

Главного-то я не предсказал: грядет Великое Одержание. Скоро.

Ну, а если бы предсказал, то что? Счастья им это точно не прибавило бы.

Мне ведь не прибавило.

Глава 3

Светская жизнь

«Нива» — машина небольшая, да и немолодая, но верная, как старый пёс, что не раз выручал в трудную минуту. Но если есть прицеп — а у меня он есть, крепкий, хоть и побитый временем, — перевести всякого добра можно немало, хоть весь мир на себе тащи, коли силы хватит. Чем я и занимался субботу и воскресенье, снуя меж райцентром и деревней, будто заправский коробейник, закупая то, что советовал другим: соль, без которой и жизнь пресна, спички, что огонь рождают в стужу, скобяной товар, без которого и гвоздя не вобьешь, белье без изысков, но крепкое, как доброе слово, сухую тушенку (по сути, запаянный в пятилитровые жестянки пеммикан, пища путешественников и отшельников), рыболовные крючки, что могут спасти от голода, лесу, тонкую, но суровую, как сама жизнь, и прочее, нужное для существования на этой оторванной от мира льдине, что зовется Чичиковкой.

В понедельник с утра пошел снег, без всяких разминок, сразу всерьёз, густой, обильный, основательный, будто решил засыпать все дороги разом. Я ещё давеча, как вернулся, загнал машину в коровник, где когда-то мычала бурёнка, а ныне царила тишина. Дух коровы давно избылся, навоз весь вынесли на огород — чем не гараж? В запасе был почти полный бак (минус тридцать вёрст от заправки, но кто считает?), да шестьдесят литров бензина в канистрах, больше вряд ли потребуется, да и деньги я потратил практически все. Что деньги, наши, российские рубли? Бумажки, самый слабый ветер разнесёт, если не придавить их делом.

К вечеру пришлось браться за лопату, расчищать дорожку — до калитки, до сортира, до баньки, а потом и часть улицы почистить, будто прокладывая тропинки в этом белом безмолвии. Свою долю до колодца и даже до клуба, то есть до бывшей колхозной конторы, что теперь стояла, как памятник ушедшей эпохе. Кроме меня лопатами махали ещё четверо стариков и три старухи, вернее, четверо джентльменов в возрасте поздней зрелости, и три дамы неопределенных лет, чьи лица хранили следы времени, как старые книги — пометки на полях. Помнится, слышал, что старость первой стадии, по определению британских ученых, начинается не то в семьдесят пять, не то в восемьдесят лет, а есть ещё и вторая, и даже третья стадии. Не для всех, но есть. А семьдесят — это лишь поздняя зрелость, когда человек, как вино, либо крепчает, либо превращается в уксус.

Завидев меня, они махали лопатой, мол, бери больше, бросай дальше, и продолжали трудиться, неспешно, но упорно, будто знали, что снег — это лишь временный гость, а труд — вечный спутник.

Вернулся в дом, а на пороге котик, совсем юный, месяца четыре от роду, с глазами, как два изумруда. Точнее, кошечка, изящная, как лесная фея. Ну, заходи, да только у меня вареная картошка на обед, и лук репчатый, сырой — небогатый пир, но от чистого сердца. Лук есть она не стала, брезгливо морща мордочку, а картошечки малость попробовала, будто из вежливости. Ну, пусть.

Пока я при остатке вечернего света, скупого, как пенсионный фонд, читал «Капитал» (четвёртая попытка, прежние три я с недоумением сходил с дистанции, как же так, труд публиковался в газете для рабочих, на понятном рабочим языке, а я на тридцатой странице чувствовал себя потерявшимся мальчиком в дремучем лесу экономических терминов), кошечка то сидела недвижно, словно изваяние, то срывалась молнией, чтобы вернуться с добычей. С мышью. Но трофей она не ела, а просто хвасталась, кладя его к моим ногам, будто говоря: «Вот, хозяин, смотри, какая я охотница!»