Предвестники табора

Родионова распиналась еще долго и ни один день потом повторяла эту историю, — только представлялась первая возможность…

Все достоверные сведения о Перфильеве в купе своей со слухами очень быстро, буквально за считанные дни, сменили прежнее положительное к нему отношение, на негативное, а в отдельных случаях и враждебное. За сим, однако, никаких прямых действий против него не последовало. Никто не пошел и не стал высказывать обвинения в лицо, давить, напирать и все такое прочее. Да он был и не таким человеком, которого можно расколоть давлением.

За глаза можно было говорить с какой угодно уверенностью: «Это точно он! И наводил на дома и вскрывать помогал наверняка», «Все говорит за то, что это он!», «все сходится» и пр., а в то же время все прекрасно понимали, что против него нет ни единой улики и ничего толком не сходится.

Еще очень важную роль сыграло здесь то, что, несмотря на все подозрения, почему-то, в то же время, сложилось и твердое впечатление, что Перфильев вряд ли может знать, где находится Олька Бердникова.

В результате оставалось только «наказать» его косвенно. Как? Ровно так, как наказывает «коллектив» неугодного себе человека? Косыми взглядами, шепотками за спиной, сторонением и пр.? Такое «наказание» чаще происходит ненамеренно, но по инстинкту, так что даже если бы, напротив, сговорились — «не подавать виду», — сокрытие закончилось бы полным провалом…

Я удивлюсь, если спустя каких-нибудь два дня Перфильев ничего еще не подозревал…

………………………………………………………………

…………………………………………………………………………………………

К середине осени председатель, следуя «общественному мнению», вынудил Перфильева уволиться.

* * *

Мне, однако, все эти факты стали известны значительно позже — а именно, только через пять долгих лет — в то лето нас с Мишкой увезли в город через день или два после того, как поиски Ольки «официально завершились», а все слухи по поводу Перфильева — я уже говорил — получили широкое распространение как раз после этого.

(Уверен, мать увезла бы нас и раньше — как она любила говорить, «от греха подальше», — однако дядя Вадик отсутствовал с раннего утра до позднего вечера, так что отвезти нас на машине было некому. Уехать «своим ходом» мы, разумеется, не решались, как, между прочим, и многие другие; все боялись — что тут еще можно сказать).

А потом, по возвращении домой, началась так называемая «игра в молчанку» — моей матери по отношению ко мне; а я, положа руку на сердце, не имел особой возможности ее допрашивать — мешали сторонние события, о которых речь чуть впереди; с другой стороны, эти же события имели и благотворные последствия.

Итак, будучи не осведомлен о подозрениях, павших на Перфильева, я сосредоточился на этой странной и безотчетной догадке, пришедший в самый первый момент, — когда я только услышал об исчезновении Ольки, — что ее «унесли Предвестники табора». (Излишне говорить, что Мишка, так неожиданно для меня поставив под сомнение, что мы вообще тогда что-то видели на поляне, не убедил меня, — этот поворот мне вообще показался чрезвычайно странным; и то, что Мишка запретил мне говорить о Предвестниках табора и Стиве Слейте, — снова и снова возвращаясь к этим обстоятельствам, я по-настоящему начинал уже сомневаться — а могу ли я в полной мере доверять Мишке?

Вернувшись с дачи, я запоем стал писать. Я писал не просто много — я писал остервенело.

Не дожидаясь окончания сериала «Midnight heat», я решил написать продолжение к нему, — и преогромное. Я полагал, что это должно быть романов около тысячи… Во всяком случае, теперь я знал, на что потрачу остаток жизни.

Что это было за продолжение? Вот его главные особенности:

Я решил перенести героев фильма в наш поселок. На страницах романа они уживались с реально существовавшими людьми. Поселок, однако, остался таковым только номинально — я решил превратить его в тропический остров — по Мишкиной теории государства. Я помнил основные ее постулаты и, как мог, старался пользоваться ими при создании романа.

Теперь Стив Слейт должен был сражаться с Предвестниками табора — с тем, чтобы вернуть Ольку ее несчастной семье. Предвестники табора ускользали бы от него из романа в роман, и Олька так и оставалась у них в заложницах. Однако в последнем — тысячном — романе Стив все же должен был освободить ее и уничтожить злодеев. Ничего еще, однако, не смысля в искусстве романной прозы, я решил «воплощать эту фабулу постепенно»: в первом романе, который я написал на одном дыхании (длиною в пять месяцев) не было вообще никакого действия, — я просто описывал порядки тропического острова и его жителей. Особого внимания удостоился офис Стива Слейта, располагавшийся на месте Перфильевского дома; памятуя о своем испортившемся к Перфильеву отношении, — после того, как он угрожал мне, схватив за руль велосипеда, — я «изъял» сторожа из поселка. Этого же «удостоились» Пашка и старуха Родионова и еще… я сам. Не только из-за того, однако, что я ассоциировал себя со Стивом Слейтом, — главная причина состояла в том, что «романы о себе пишут только дилетанты».

В процессе работы над первым романом я принял решение, что даже такому великому сыщику, как Стив Слейт, необходимо все же как следует подготовиться — прежде, чем он вступит в борьбу с Предвестниками табора, — потренироваться. Так что пусть уж лучше во втором романе он будет просто сражаться с обычными бандитами, «покусившимися на рай». Быть может, у кого-то возникнет соображение, что я оттягивал эту встречу просто опасаясь Предвестников табора — даже на страницах своего романа? А может быть, у меня крепло осознание — подспудно, — что Стив Слейт ничем не поможет? В романе?

Нет, в реальной жизни.

Как бы там ни было, никакого ясного отчета я себе в этом не отдавал — при работе над вторым романом. Я «тренировал» Стива Слейта, и его жизнь висела на волоске по десять раз за одну главу! (Что и говорить, это был самый настоящий «экшн», дурно написанный только в силу моего возраста).

За третий роман — в котором как раз должны были появиться Предвестники табора, чтобы похитить Ольку — я так и не взялся…

Так случилось, что мать после того лета оставила более половины своих надзирательских замашек (разумеется, это чрезвычайно благотворно сказалось на возможность моих творческих изысканий). Матери и правда теперь было не до надзора — в ее жизни появился мужчина, у которого водились кое-какие деньги (те самые сторонние события, о коих я упомянул выше); ради таких мужчин она была способна на многое и всегда окружала их вниманием и заботой. (Между прочим, своего отца я никогда не знал — он умер до моего рождения. Мать, однако, часто с презрением рассказывала, что он не просто «не был человеком с серьезной материальной базой, но даже и простой устойчивостью не смог меня обеспечить».).

Более того, пока матери не было дома, я мог свободно смотреть «Midnight heat».

В следующее лето мы поехали уже не к себе на дачу, но в загородный дом дяди Жени. Помню, хотя я и неважно относился к нему, это решение вызвало у меня странное облегчение.

То же самое повторилось и год спустя, и два года и т. д. В результате на нашей собственной даче появлялись уже только дед и дядя Вадик (изредка)…

Если личная жизнь матери «налаживалась» (впрочем, она всегда говорила «наша личная жизнь налаживается»), то у дяди Вадика она, напротив, все более приходила в упадок. Он развелся с женой и, окончательно переселившись на нашу квартиру, из года в год пил все больше и больше.

Мишку я стал видеть значительно реже. В нашу квартиру он стал наведываться только за отцовскими алиментами или же с целью одолжить какую-нибудь книгу из школьной программы для внеклассного чтения — если таковой не находилось в его собственной домашней библиотеке. При всем при том мог обмолвится со мною двумя-тремя десятками фраз — не более.

Мы отдалились друг от друга.

ЧАСТЬ 2 ДЕСЯТЬ ЛЕТ НАЗАД

(Рассказывает Максим Кириллов)