Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Предводитель маскаронов
Шрифт:

— Ах, какой же ты жаднющий! Как же жить с тобой, Влад!

— Это мои деньги, и ни с кем я делиться ими не собираюсь! И вообще не до денег. Пора совокупляться. Видишь, как мой Василий на тебя реагирует!

Василием Влад называет понятно какую свою живую и весёлую часть тела. Василий действительно уже очень оживлён и как бы ко мне тянется и за мной следит. Я начинаю бегать вокруг Влада, а его Василий как подсолнух за мной поворачивается. Ужасно смешно! Я забываю про жадного отвратительного Влада.

Ну его с его жадностью. Я же не интердевочка, деньги ко мне всё равно непонятно откуда, но приходят, и всегда вовремя, когда совсем тоскливо — вдруг

приходят.

((((((((((((

— А, кстати, куда ты тогда делся?

— Я попал в больницу.

Я холодею от страха. Владик пугает меня. Вдруг он в спидоносной клинике руки не помыл.

— Я съел по своему обыкновению сырую печень, и чуть не умер.

Фу. Пронесло на этот раз!

— А как это ты сырую печень ешь?

— А так, она вкусная. Я её беру и вот этими клыками, вот этими (Влад показывает мне свои чуть торчащие клычки по бокам), вот ими я печень разрываю и ем. Жареная она невкусная.

— Ну ты и хищник!

— Человек по определению хищник. У него специально клыки есть. Резцы, чтобы откусывать, клыки, чтобы рвать.

— Ну и как ты умирал?

— А вот так, очень просто. Меня забрали в больницу и не могли понять, что со мной. Я всегда ем сырую печень. А на этот раз мне не повезло. Это была какая-то плохая печень, печень западная, американские фермеры пожалуй эту печень вырастили в корове, нашпиговали антибиотиками, сыворотками и всякой дрянью. Эти какашки вступили в реакцию с моим алкоголем, и от этого я чуть не откинул копыта.

— Ну и любишь же ты откидывать копыта! Тебе необходимо тепло из окружающей жизни, чтобы успокоиться и смириться с тем фактом, что ты жив…

((((((((

Утром Влад любит ставить свой любимый диск. Это какая-то никому не известная группа. Молодые мужики стройными гладкими голосами нежно поют хором: «А идите вы на ***! А идите вы на хуй! А идите вы на хуй!». Может это хор Турецкого? Уж очень красивые, оперные, мелодичные голоса! И поют многоголосно. Это чрезвычайно позитивное утреннее пение, в нём сияние голубого утра, и щебет старух в коммунальной квартире, и журчание весенних унитазов. И молодые красивые самцы, о которых приятно мечтать, поют хором. В слове «хуй» слышался лёгкий выдох, как свежий ветерок. Духовное что-то слышалось — «хуй-дуй-хуй-дух». Влад, гаденько улыбаясь, пряча свои близорукие добрые глаза за маской осквернения святынь, вставал под это пение наиболее охотно. Он говорил, что с такой мелодией в душе ему особенно приятно было ехать в часы пик на чудовищную свою какую-то работу. Мы как-то шли с ним по городу, всюду к 300-летию Петербурга что-то строили и ремонтировали, повсюду на лесах копошились рабочие и штукатурщицы в красивых комбинезонах. Я похвалила это зрелище. Влад сказал, что вот и он так же как они, весь день болтается на лесах с мастерком в руке.

(((((((((

В тот день намечалась тусовка. Позвонил Педрин. Мы договорились с ним встретиться у метро Петроградская. Вслед за ним позвонил Сладкий. Мне так не хотелось, чтобы он был там же. Безобразный пожиратель фуршетов. Самое мерзкое, он быстро, с птичьей дозы, напивается, и начинает похабно себя вести. Красномордый сатир. Он начинает, как кликуша, выкрикивать матерные слова и хватать женщин за места. Похотливо, холодно и больно. Он позвонил, начал въедливо липко расспрашивать, я по какой-то мягкотелости выдала ему информацию.

Было скучно, мертво. Сладкий ворчал: «И кто только пойдёт такую похабень рассматривать без фуршета. В искусстве

главное — фуршет!», — ворчал он себе под нос. Но по некоторым признакам фуршет всё же должен был скрасить неприглядное искусство. На стенах висели увеличенные до безобразия фрагменты японского международного кухонного быта. Пакеты, упаковки, баночки, разрезанные морепродукты на столе, кусок живой розовой японки, случайно попавшей в кадр. Красивая оранжевая лососина, скоро перельющаяся в жёлтую кожу восточной женщины…

— По-моему, фотохудожник где-то недотянул, — бормотала зажиревшая фуршетщица, плотоядно посматривая на фуршетный стол, на который официанты выносили и выносили тарелки с тарталетками и подносы с шампанским.

— Ничего нового. Всё как везде, — прошептал маленький кудрявый безработный искусствовед Сёма, принюхиваясь.

— Хаос жратвы и быта, — заметил фотограф Сладкий, потирая руки.

— И кто его только раскручивает? Кому это нужно? — удивлялся Сёма.

— И кто только эти фотки купит? Педрин, может быть… Ему для салона интимных причёсок лососина разверстая подошла бы…, - переживала профессиональная фуршетчица.

— Я бы такое и даром не повесил. Я и сам так могу — щёлк, щёлк в смазанном режиме, — ворчал фотограф Сладкий.

— Гавно, а не выставка, — сказал правду толстый мохнатый модный художник Ваня Стрижов.

В центр зала вышла хозяйка галереи, высокая увядающая красавица в гламурном костюме, из бывших манекенщиц в отставке, удачно вышедшая замуж за отечественного миллионера. «Искусство Бориса Махальского не нуждается в представлении. Мы все его знаем! Он занимает достойное место в артпространстве Петербурга. На этот раз он сделал серию фотографий «Образы и подобия». И я с радостью предоставляю слово куратору нашего выставочного зала Игорю Колесейчику.

Игорь Колесейчик, тяжёлым вздохом сопроводив поднос с тарталетками, переносившийся мимо него на заветный стол, скособочился и забубнил гнусаво в микрофон:

— Этот парень бегло говорит на английском и изучает японский. Опыт повторений его не только исключает, но и изводит из небытия «повторенное». Его фигуры, выглядывающие своими фрагментами среди кухонного быта, в пространство, зарезервированное художником, смогли бы рассказать, с чего всё это начиналось… Любая его работа достойна того, чтобы течь в глаза своим символическим значением, пропуская блики утаённых страстей. Он, взрослый человек, типа как Сезанн…

— О, как достал! — ворчал журналист Саша, сглатывая слюнки. — Не обедал сегодня. Есть хочется!

— Он может трындеть часами, раздувать любую пустоту. За это его и ценят, — заметил Сладкий. — Ну, когда же фуршет?! Пора бы приступать к главному!

Хозяйка галереи, чуя нетерпение толпы, всё плотнее окружавшей фуршетный столик, с трудом завладела микрофоном из рук куратора Колесейчика и на подъёме воскликнула:

— А теперь приступаем к главному! Выставка открыта! А сейчас небольшое угощение… Фуршет!

Слова хозяйки галереи потонули в шуме и гаме, топоте ног, лязге посуды и звонах бокалов.

Фотограф Сладкий, объедаясь тарталетками с лососиной, поймал за пуговицы автора выставки Махальского, тоже с тарелкой в руках, и сказал ему:

— Ты, Махальский, прохиндей, но снимаешь хорошо! Гениально снимаешь! Давай с тобой чокнемся! И обнимемся. Эй, Саша, сними меня с великим прохиндейским гениальным фотографом Бобом! Ой, что это! Ещё и горячее будет? — изумился Сладкий, увидев официантов, выносящих в ресторанных металлических кастрюлях что-то ароматно дымящееся.

Поделиться с друзьями: