Предыстория

Он не верил, что человек может обладать такой выдержкой, чтобы карабкаться по всей стене и не попытаться спрыгнуть. Сначала он подумал, что надо обследовать три места, но потом вспомнил вопль сумасшедшего ночью и, не надеясь на успех, послал солдат и к башне святого Фомы. Остальным он велел искать у стен искалеченного или мертвого. Прошло полчаса, беглеца не нашли нигде, и только когда пустили ракету, один из зорких горцев-надсмотрщиков из Тироля увидел веревку и крикнул, указывая пальцем:

— Смотрите, он спускался здесь!

Тогда все понявший Патш приказал бить тревогу, брать собак и гнаться за Косой по горячим следам.

* * *

Косе было в это время трудно. Он растянул сухожилия, когда падал со стены, и нога теперь очень болела. С рукой было еще хуже. Болели ожоги на теле, а в камышах бежать было хотя и незаметно, но труднее. Берега скоро начали понижаться, вода начала булькать под ногами, вырываясь из-под ковра трав, тростник и камыш шелестели, он поминутно наталкивался на хрустевшие под ним гнилые ветки, черт знает откуда сюда попавшие. Они ломались, и он валился вниз головой в коричневую, как чай, воду. Коса двигался почти вплавь, а тут еще за спиной показались цепи факелов, послышались крики и лай собак. Они шли, взахлеб лая, как по следу за зайцем, но вот одна растерянно тявкнула, потеряв след его в воде. Из последних сил выбрался Коса на чистую воду. Он не надеялся на спасение. Черт возьми, на том берегу, на подъемном мосту — народ, охрана и под ним омут, вверх по течению плыть нельзя — оно здесь стремительное. Оставалось положиться на авось и плыть к мосту, надеясь, что попадешь на свободное от омутов место. Коса выбрался поближе к середине реки и поплыл, благословляя темноту. Течение было стремительным, и он плыл, почти не работая руками, плыл, спрятавшись до носа. Мост был опущен, и на нем были люди, но они, очевидно, не надеялись, что он может здесь появиться, и смотрели в сторону камышей, где все еще горели факелы и слышался заливистый лай ищеек.

Громада моста надвигалась стремительно, закрывая небо. Коса уже думал, что проскочил, как по ногам что-то ударило и его потянуло вниз.

Он рос на реке и помнил чей-то совет, что если уж ты попал в омут, то не надо сопротивляться, человек выбивается из сил, а так его может еще и выбросить ниже по течению. Правда, никто этого не пробовал на его веку, но так говорили старики. Он решил сделать именно так и, набрав воздуха и сложив руки, покорно отдался водовороту. Он не помнил, как долго шел книзу. Его швыряло, вертело, у него звенело в ушах, зеленые круги шли перед глазами. Потом, когда ему уже не хватало воздуха и он готов был задохнуться, — потащило куда-то в сторону, как ему казалось, в глубину, и потом, потом… Он даже сам не поверил, когда его голова вырвалась на поверхность.

Он был уже значительно ниже моста и мог считать себя в безопасности, но продолжал плыть с упорством, самого его удивившим. Вдалеке по-прежнему надрывно бухала пушка.

Восьмая глава

Сырой туман стоял над землею, и лошади оскальзывались на мокрой земле. Ян понял, что они въехали в лес, потому что карету стало швырять из стороны в сторону. Он удивлялся, как кучер находил дорогу в этой серой мгле. Экипаж трясло, и Паличка подскакивал в воздухе. Марчинский, сжатый их боками, мирно дремал, не просыпаясь даже от изощренных ругательств Палички.

Но все имеет свой конец, кончилась и езда. Они въехали на небольшую поляну, уютно укрытую кустами и деревьями. Туман немного рассеялся, были видны ближайшие деревья, карета противника и несколько человек возле нее.

Ян с интересом осматривался, точно все это было ему совсем неизвестно.

Двигались знакомые и будто незнакомые лица Палички, Штиппера, Гартмана.

Ян как во сне замечал все это. Потом поднялся крик, Штиппер начал вопить, что он принес рапиры одинакового образца, что это мошенничество. Спокойный голос Палички отвечал ему, что рапира такая же, длина и крепость одни и те же, просто его хозяин набил на ней руку и поэтому не хочет, чтобы…

— Так вы же говорили, что он не умеет фехтовать.

— А вам что, было бы приятнее убить желторотого?

— Милый мой, так это же мы из человеколюбия. Зачем вашему протеже трястись от страха, пусть он лучше спокойно проспит ночь и укрепит нервы.

Штиппер молча проглотил пилюлю, но тут попала вожжа под хвост самому Гаю Рингенау.

— Боюсь, — сказал он, — чтобы вам не пришлось драться со мной после него.

— Боюсь, что мне не придется этого делать за неимением противника, — отрезал Паличка. — Ну, хватит, ищите место.

Ян смотрел с недоумением. «Зачем, зачем это сейчас, — думал он, — ведь здесь люди готовятся к смерти. Зачем так мелочно перед величайшим из таинств человека? И зачем эта пустота, эти остроты?»

Он перевел взгляд в другую сторону, где косо упиралось верхушкой в землю огромное сломанное дерево. «Вот это да, — подумал он, — оно жило и множило ветви, стало могучим и сильным, шумело, играло с молниями как с ровней и от равного противника, а погибло в грозу тоже гордо и спокойно, и смерть его, наверное, потрясла весь лес». Он не мог оторвать от дерева глаз. Оно упало, видимо, недавно, комель с торчащими щепками был свежим и листья не успели завянуть. Оно было величественно. Когда же оно упало? «А, наверное, во время вчерашней грозы. Быть может, я переживу его только на день и ночь и на вот это серое утро. Ну что ж, пусть так». Ему было странно, что он не боится смерти, чувствует себя отрешенно и смотрит чужими глазами, как со стороны, на свое тело. Он согнул палец и с любопытством посмотрел на него. Нет, это пока его тело, он легко может им двигать. Потом мысли перешли на другое, и он вдруг повторил: «Я, я-а, что такое я? Почему не было времени подумать об этом. Я-а. Бакалавр Ян Вар… ах, нет, нет, должно быть, что-то гораздо глубже. Всё это скорлупа, а вот кто такой Ян Вар, почему Ян Ва-ар, смотрящий со стороны на самого себя. Нет, это не то. Я — это что-то очень глубокое. Я-а», — повторил он погромче.

Лошадь посмотрела на его искоса с видимым удивлением большими влажными, как каштаны, глазами, и Ян сам рассмеялся над своими мыслями.

— Ах, да не все ли равно. Я человек — вот что, а вовсе не бакалавр, и должен, по сути дела, бегать по лесу и ковырять землю. А эти оболочки — все ложь, все ерунда. И стыдно их носить, и стыдно лгать. Я просто человек, и душа у меня человеческая. А все это — и дуэль, и бал, и Нерва, и тюрьма — гадость. Почему они есть? Стыдно лгать. Все это ерунда. Ах, вот это прелесть, — и он перевел глаза на дерево. Огромный комель с острыми щепами торчал высоко в воздухе, туман расходился волнами, проглянуло солнце и зажгло внутри каждого куста целую иллюминацию, целую гамму капелек. — Вот щепки на комле и на отломанной части совпадают, — подумал Ян, — а снова соединить их нельзя. Так и я, где-то совпадают выступы и впадины жизни и смерти, а не соединишь. Смерть. Что такое смерть? Ах, все ерунда. А вот это прелесть, эта жизнь и эта смерть нисколько не уродливые.

А дерево менялось на глазах. Деревья стряхивали на него дождевые капли, будто плакали, зажглось множество капелек-солнц, и уже заливались, пели, голосисто чирикали в листве какие-то глупые и восторженные пичуги. Заливались, пели самозабвенно, ничего не зная ни о жизни, ни о смерти… Яну вспомнилось:

В сереньком свете мокрые листья Пение птичье струят.

И он снова засмеялся. Лошадь сердито тряхнула головой и перестала смотреть в сторону глупого пустосмешки.

«Нет, все ерунда, — подумал Ян, — хорошо жить на свете и хорошо умереть, если смерть хорошая (он не хотел сознаться, что лжет сам себе, будто смерть на дуэли почетна и хороша, на самом деле считал, что наоборот, что дуэль — вещь пустая и ненужная). Зачем убивать друг друга, если не чувствуешь вражды к врагу. Вот дерево — это да. Это красиво. Нет, я человек, и душа во мне человечья… и — не надо лгать».

Он с удовольствием повторял эти полюбившиеся ему слова и уже готов был объявить, что отказывается от дуэли, но тут Паличка потянул его за рукав и сказал: «Пора!»

Ян послушно стал на свое место и вытянул руку с рапирой вперед.

«Зачем мне убивать его, если я не чувствую к нему ненависти, — подумал Ян. — Мне даже жалко его. Он не видит, не понимает того, что вижу я. Вот дерево. Вот лошадь. Они все у-умные, они живут, они чувствуют себя звеньями всего сущего. Если убить хоть кого-нибудь — рассыплется цепь. А он не видит этого. Почему он ниже всех? Нельзя убить. Все живет и все хочет дышать. Убить можно только паразита, который присосался к какому-то звену цепи и сосет из него соки. Это да. А этому надо разъяснить. Ведь они все дышат… И цепь может рассыпаться».