Предыстория

— Эй, Ян! — крикнул Паличка. — Ты заснул, что ли? Сейчас начинаем.

У Яна оборвалась нить мыслей, и он вытянул руку опять вперед, недоумевая, почему он должен убить того, кого не хочет убивать. Ах, да, иначе тебя убьют. Ну что ж, игра стоит свеч. Каждый хочет дышать. Но только как же это рассчитать, куда ткнуть этой проклятой рапирой. «Ну и ну, — удивился он. — Вот взять и ткнуть. Ну ладно, будем защищаться. Однако что ж это они так долго не начинают?»

Как раз в это время Штиппер хлопнул в ладоши, и Ян не успел опомниться, как Рингенау налетел на него. Рапира блеснула в воздухе, Ян отступил скорее машинально, чем рассудочно, и Рингенау пролетел мимо него. Он увидел встревоженное лицо Палички и подмигнул ему. Рингенау опять налетел, все ахнули, злобной яростью сверкнуло лицо Гая, рапира скользнула по чашечке рапиры Яна и оцарапала ему руку у локтя.

— Что вы делаете? — в ужасе крикнул Паличка.

Но теперь Ян знал, что делать. Он уже не думал о грехе убивать живое. Он видел только скотское лицо Рингенау, понимал, что тот рад бы убить его, несмотря на его светлые мысли, видел его оскаленный рот и понял, что это — паразит, что он рад сосать соки из живущего. В ту же минуту он упал на колени и сделал поистине кошачий по ловкости выпад в живот Рингенау, тот едва уберегся и тотчас направил удар в лицо Яну, который едва успел отвести его левой рукой в кожаной перчатке, неизвестно откуда взявшейся на руке (он не помнил, во всяком случае, когда ее надевал). Это было сделано чертовски ловко, и Паличка даже крикнул: «Браво!»

Рингенау налетал яростно, Ян оборонялся стойко, хотя и неумело, делая опасные выпады. Несмотря на это, Гай успел зацепить ляжку. Тогда Ян взбесился, кровь ударила ему в голову, и он сам перешел к нападению. Некоторое время слышен был только лязг оружия. Все застыли, Марчинский заткнул пальцами уши.

Левша очень опасен в схватке. Он бьет вовсе не оттуда, откуда ждут удара, и только большое самообладание и искусство могут его обезвредить.

Но не менее опасен и полный невежда в фехтовании. Он держит рапиру, как палку, он не знает приемов, но защищается и нападает хорошо, если силен и ловок. Ян был именно таков.

Человек всегда склонен к механической работе. Когда работа (в том числе и фехтование) превращается в затверженный процесс — он очень туго воспринимает малейшие изменения в ее ходе. Положите какой-либо инструмент на другое место, заставьте его изменить ход работы, и он с трудом будет к нему приспосабливаться, чтобы снова механизировать память, привыкнув к новым особенностям… Так было и тут. Один дрался как ремесленник, твердо и заученно отбивая знакомые удары и пугаясь и теряясь от незнакомых, другой дрался как художник, всякий раз измышляя новый прием и требуя на него нового способа обороны. Вскоре Гай понял, что затверженные приемы атаки и обороны ничего ему не дают, и стал все больше отступать от них. Поединок превратился в сражение двух невежд. На этом пути должен был пасть тот, у кого оказалась бы слабая в придумывании голова. Гай, сбившись с приемов, начал драться нелепо. Он судорожно цеплялся за старые, всем известные приемы, а они были неэффективны. В этом бою все преимущества имел Ян. Художник должен был побить ремесленника, но практика — великое дело, и Яну было трудно, очень трудно.

Лязг оружия продолжался, они бились с остервенением. Ян прыгал как одержимый, бил, отражал удары, снова бил. Гай терялся и недоумевал, начиная терять присутствие духа. Ян отступил от ловкого удара, но под ногу ему попался оголенный, скользкий кусок земли, он поскользнулся и упал. Рингенау налетел на него как буря.

«А-а…» — вздохнул Паличка и закрыл лицо руками. Когда он отнял руки — ничего как будто не случилось. Очевидно, Ян метнулся в сторону и опять встал на ноги. Опять послышался сухой треск оружия. Они кинулись друг на друга еще яростнее.

Но бой должен был скоро закончиться. Обе стороны устали и все чаще совершали промахи. Штиппер и Гартман с удовлетворением любовались схваткой, они не сомневались в ее исходе. У Яна было уже две царапины, у Гая пока ни одной, если не считать дыру в рейтузах, сбоку от поясницы. Противники тяжело дышали, но Ян все так же делал опасные выпады, и так же неуклюже отбивал их Рингенау.

Ян видел его искаженное от злости лицо, но не боялся. Вот выпад, вот Рингенау отбил его выпад, ударил по чашечке рапиры и от ушиба онемела рука. Рингенау отбросил его рапиру в сторону, отступил на шаг и ринулся на Яна, направив острие в сердце. Ян увернулся, и когда Гай был совсем близко, заметив место, не защищенное перчаткой, смело ринулся вперед, упал на колено и воткнул рапиру в грудь Рингенау. Тот попытался достать его, но Ян нажал сильнее, что-то хрустнуло, и Рингенау повалился навзничь.

Рапира выпала у него из раны, и сразу хлынула кровь, расплываясь пятнами по щегольской куртке со шнурами, чуть пониже правого эполета. К нему подбежали, начали раздевать, а Ян смотрел на него с раздутыми ноздрями и искривленным ртом. Потом он поднял рапиру и отошел к своей карете, глядя, как Паличка, Гартман и Штиппер возились возле тела.

Наконец Штиппер сказал:

— Он не убит, но рана опасна. Очевидно, задето правое легкое. Сволочи.

Паличка галантно изогнулся и ответил Штипперу комплиментом на комплимент:

— Да, да, я согласен с вашим мнением. Мы, славяне, конечно, зря вяжемся с вами, раз вы сами себя так рекомендуете. Прощайте.

— Черт бы вас побрал! — рявкнул Штиппер.

— Я уже говорил вам, что мне не придется драться за неимением противника. Но может быть, вы согласитесь его в этом деле замещать?

Штиппер и Гартман молчали. Тогда Паличка весело бросил им: «Адью!» — и быстро пошел к карете. Но на ходу он не удержался и сказал, обернувшись:

— Я вам не буду помогать. Авось вы сами справитесь со своей убоиной. Лето. Боюсь, что окорока скоро завоняют.

Он с хохотом ввалился в карету вслед за Яном и завопил: «Гони!» Кучер погнал, и скоро карета Штиппера скрылась из глаз. Они выехали на большую дорогу и поскакали быстрее. Ян чувствовал себя легко. Только теперь он понял, какой опасности ему удалось избежать. Его чувство могут понять все, кому приходилось мальчишкой драться и с успехом выйти из неприятного положения. И жаль врага, которому разбил нос, а все же хорошо, и нервы как-то по-особому отдыхают. А карета мчалась.

Они проехали уже довольно много, когда Паличка сказал:

— А жаль, что вы его не укокошили. Придется, видно, кончать кому-то другому, и я боюсь, уж не мне ли.

— Зачем вам?

— Да вот, развязал язык. И всегда так бывает. Паличка бретер, Паличка дуэлянт, а Паличка самый безобидный человек, да только его к дуэлям вынуждают.

— А вы его оставьте на меня, — сказал загордившийся Ян.

— Но, но, наша детка попробовала и не отстанет до второго младенчества. Это опасная вещь, нечего вам на нее нарываться. Вот что. А недобитую скотину кто-нибудь добьет. Ну, а вам придется все же бежать из города.

— Зачем? Разве мы не дрались честно?

— Так-то оно так, а все же вы славянин, а он — потомок песьеголовца. Вот в чем дело.

— Какая подлость.

— Хватит возмущаться. Это в порядке вещей. Вон и Марчинский не возмущается, хотя ему и скучно, и выпить давно пора.

— Хотите ко мне?

— Нет, ему лучше в кабак. Такая у него натура поэтическая. Кстати, вам есть куда ехать?

— Да, есть лесник в Боровине, есть дядя Петр в Жинском краю. Только…

— Вы езжайте сначала в Боровину, а оттуда вас никакой черт не выковыряет. Потом, когда уляжется — к дяде. Месяца полтора — и все.