Преклони предо мною колена

Пан Михал любил Марека. Он публично признал себя его законным отцом, но ни разу не проговорился, от какой жертвы сын появился на свет. Это произошло во время гуситских войн. Что тогда имело цену? Ничто. Ни женщина, ни ночь любви в стоге сена, ни ребенок, ни жизнь. Но Михал заботился о своем ребенке. Отдал его на воспитание в семью священника-подобоя в Тынец под Лабой. Мальчик рос вместе со старшей дочерью священника Яна Сука, Региной. После несчастья, постигшего семью Сука, отец взял Марека к себе. Мареку было около семнадцати лет. Отец хотел сделать из него предприимчивого купца. Поставил его сначала управляющим в шахту Роусы. Какой из него управляющий! Горняки диву давались — не было сроду такого, чтобы управляющий им потакал. Тогда его сделали надсмотрщиком за обогащением необработанной руды. А что получилось? Марек объявлял точное количество добытого серебра, хотя можно было многое утаить — его никто не контролировал. Что поделаешь с Мареком? Определили его заведовать складом с товарами. Убытки он покрывал из своего кармана. Одни раз Марек прозевал бревно, которое вынес какой-то бедняк, в другой раз — цепь, в третий сделал вид, что не заметил недовеса. А результат? Даже его полугодового жалованья не хватило на возмещение ущерба.

Пан Михал сначала посмеивался. Он и сам не терпел мелкого торгашества и хитрой пронырливости. Не стал бы он торговаться из-за гроша. Но когда на аукционе Марек великодушно уступил какой-то вдове выгодный земельный участок, оставшийся после смерти немецкого горожанина, мечта Михала о сыне — предприимчивом купце — рухнула. Этот юнец отдавал предпочтение чувствам, а не выгоде, хорошему отношению к людям, а не деньгам. Куда денешься с такими качествами? Где рыцарские чувства Марека могли найти наилучшее применение? Только в дружине какого-либо из чешских панов, потому что в те времена дворяне имели власть в королевстве. Марек поступит на службу к Иржи из Подебрад. В этом решении Михал особенно утвердился после судебной тяжбы с Бедржихом из Стражнице.

Пройдет недолгий срок, и сподвижники Михала вынут мечи из ножен. А там придет конец и куражам колинского пана.

И вот Марек стоит перед подебрадским начальником дружины — бывшим таборcким гетманом Яном Пардусом из Горки. Это высокий, громоздкий, пожилой и, видимо, после обеда не очень-то разговорчивый человек.

Движения его медлительны, будто на нем надета кольчуга. Наверное, он забыл, что на нем только кожаная куртка и что из-за полуденного зноя она даже расстегнута. Значит, источник его медлительности заключен внутри, в глыбе его тела.

— Говори только то, что предназначено для моих ушей, — произносит Ян Пардус.

— Я хочу поступить в дружину при замке.

Марек протягивает ему письмо от пана Иеронима Ваха. Как-то повлияет это письмо на его судьбу? Кончики пальцев осторожно прикасаются к письму, будто оно их жжет. После секундного раздумья письмо небрежным взмахом руки брошено на стол вместе с ничтожной надеждой, что когда-либо будет прочитано. Марек не смотрит ему вслед — он ищет глаза Пардуса. У Пардуса два глаза, как у всякого обычного человека, но каждый глаз с иным выражением. Одни смотрит строго, другой — изучающе. Марек пытается внутренне собраться. Сумеет ли он не согнуться подобострастно перед начальником дружины? Сумеет ли не притворяться учтивым, как его учил Михал из Калька при купеческих сделках? Сумеет ли принять позу рыцаря, хотя он им никогда не был? Сумеет ли держаться скромно и в то же время уверенно?

— Зачем? Разве ты не заметил, что дружины существуют больше для парада? — поднимает брови Ян Пардус.

— У меня нет уверенности, что все и навсегда успокоилось.

— Мы променяли славу на покой. Умрем в постели.

— Обещаю вам, если я поступлю в дружину, то не состарюсь, пока не дождусь какой-нибудь битвы.

— Ты мне нравишься, — улыбается наконец Ян Пардус. — Жаль, что у тебя не красные щеки. Я люблю краснощеких воинов.

— Я обязательно добьюсь, чтобы щеки мои стали красными, — сказал Марек и добавил: — Вот только сяду на коня и возьму в руки меч.

— Я принимаю тебя. Как твое имя?

— Марек из Тынца.

— Что ты умеешь?

— Попадать в...

— А сумеешь ли ты смеяться, когда летит каменное ядро? — нетерпеливо спрашивает начальник стражи.

— Я с ним еще не встречался.

— Ты не сразу станешь гетманом.

— Мне уже девятнадцать.

— Разборчив ли ты в еде?

— Христос сказал: «Ешьте, что вам дают».

— Ты умен. — Ян Пардус взглянул пытливо: — Помни, за любознательность у нас не платят.

Марек не ответил. Он поклонился, повинуясь жесту Пардуса, означающему, что Марек может идти.

В замковом дворе Марек старается не подать виду, что испытывает облегчение; не дай бог громко вздохнуть — как знать, может быть, за ним тайно наблюдают. Он ведь не в лесу, не у реки, не на лугу. Он в замке, где много окон. Ни движением, ни жестом он не выдаст себя, и выражение лица у него должно быть только строгое и мужественное.

Караульный ведет его к деревянной постройке около восточной крепостной стены. Вводит в почти пустую комнату, пол приглушает шаги. Здесь две постели, покрытые шкурами, две полочки, металлический держатель для факела, крючки для оружия. Никаких предметов, которые напоминали бы об уюте. Пусть новички привыкают. Бывалые воины живут отдельно в помещении у ворот. Марек видел уже этих воинов: серые суровые лица, ширококостные, бородатые, неулыбчивые.

Кто с ним разделит жилье? Скоро он узнает. И вдруг — Марек оказывается лицом к лицу с Дивишем из Милетинка. Ну, конечно, это Дивиш, хотя Марек не видел его почти три года. Круглое открытое лицо, русые волосы с золотым отливом. И Дивиш не сомневается. Узкое бледное лицо, каштановые волосы. Кто же это, как не Марек?

Они росли вместе в Тынце над Лабой. Вместе ходили на охоту, в костел и на уроки латинского к отцу Амброзию. Они почти одинаково понимают жизнь, расходятся разве в деталях. Марек почитает бога и стремится быть честным. Дивиш почитает бога и стремится пользоваться жизнью. Марек рос в Тынце чуть ли не в бедности, тогда как Дивиш родился если не в золотой колыбели, так, уж во всяком случае, в серебряной. Император Зигмунд в тридцать седьмом году утвердил отца Дивиша, Ванека, в наследстве на тынецкие угодья, которые прежде принадлежали монашескому крестьянскому ордену. Пан Ванек построил там отличную крепость, так что Дивиш с младенчества считал себя панским сынком.

Так оно и было. Он ни в чем себе не отказывал. К тому же у него была мать, а Марек своей матери не знал, и тут он мог только завидовать Дивишу.

— Как живешь? — спрашивает Марек, когда смолкают возгласы удивления.

— Головой кверху, ногами книзу, — смеется Дивиш и показывает на эмблему подебрадского пана у себя на груди. — У тебя тоже такая будет?

— Да.

— Пардус за мной не уследит, — хвастается Дивиш, весь загораясь от самоуверенности. — Я даже ночью могу отсюда удрать.

— Зачем? — не понимает Марек.

— По-твоему, я должен жить как монах?

— Нет.

— Я тебе все покажу. Сберегу твое время. Я знаю, где можно выпить вина, где играют в кости; знаю еврея, который дает в долг. Здесь есть и женщины, которые охотно разделят с тобой любовь. Я тебя познакомлю с ними.

— Я тут первый день, — уклончиво говорит Марек.

Он вспоминает, что Дивиш уже в Тынце знался с людьми низшего сословия. Он был одержим жаждой знакомств и бросался в жизнь без всяких размышлений.

— Есть у меня и «прекрасная дама», — улыбается Дивиш.

— Можно узнать, кто она?

— Это приближенная пани Кунгуты. Бланка Валечовска. Слышал о ней?

— Нет, — испугался Марек — он даже побледнел. А может, это все-таки не та девушка, которую он видел утром. Девушка, которую он в мыслях своих соединил с собой.

— Она сияет как солнце, волосы у нее цвета огня, кожа как бархат, — загорается Дивиш. — Я даже мизинчика ее еще не поцеловал. Это дама моего сердца. Это моя мечта.