Прекрасная, как река

– Все в порядке?

Я села обратно на бревно, зарывшись носками ботинок в песок. Это было сильнее меня: потеряв способность сопротивляться, я закрылась руками и замолчала. Я должна была заново переписать свои выходные. В таких случаях мне на голову всякий раз как будто падает картонная коробка с тремя отверстиями – для глаз и для носа. Для рта отверстия не бывает. На некоторое время я просто вываливаюсь из реальности. Мне было стыдно вести себя так при нем. Не дождавшись ответа, Этьен снова написал.

Шарль стоял рядом со мной в ожидании моего решения.

– Я вернусь с тобой, да.

Как минимум десять минут мы провели в молчании, наблюдая за бегающими перед нами чайками.

– С тобой все хорошо?

Медленно подняв голову, я не смогла удержаться и рассмеялась. Таким жутким смехом, о котором сразу жалеешь, как только сам его услышишь.

– Какой же ты высокий…

Сидя перед ним, стоящим в полный рост, я чувствовала себя муравьем. Словно не расслышав моих слов, Шарль сказал:

– А знаешь, что странно? Когда мы впервые встретились, я вырубил твой электрический щиток, чтобы в маяке выключился свет, и вечеринка закончилась.

Подняв брови, я ждала продолжения.

– Сейчас мне кажется, что, даже если я выключу свет, будет все так же светло.

Я позволила мозгу несколько секунд побуксовать и признала поражение:

– Не понимаю…

14 июня 1997 года: звезда вечеринки

Вернувшись домой тем вечером, я удивилась, что мама не задает обычных вопросов, как все прошло. Когда я появилась в столовой, она только спросила, хочу ли я яблочного пирога.

Я пожала плечами. У меня до сих пор стояла поперек горла картошка. Она поднялась и сунула пирог в микроволновку. Я села на кухонную стойку, думая об Алисе и Габриеле.

Мне было интересно, как это происходит у них, когда они спят друг с другом. Мы никогда об этом не говорили – не то чтобы случая не было, просто я слишком стеснялась. Они встречались с конца прошлого года, явно у нее куда больше опыта, чем у меня.

Мама шаркала тапками по кафельной плитке. Вот звук, который раздражает меня всегда – трение подошв об пол или асфальт.

– Шарик мороженого положить?

– Все нормально, мам? Если что, трением тапок об пол огня не добудешь.

Она застыла между холодильником и стойкой с пирогом в руках. В розовом фартуке с сердечками и черной шапочке она казалась мне очень красивой.

– Фабьена, мне пятьдесят.

– А мне семнадцать, мама.

Я думала, она шутит, но нет. Ее губы сжались в прямую линию.

– Я слишком молода, чтобы быть вдовой.

– То есть лучше быть старой вдовой?

– Лучше быть с кем-то. Тетушка Клэр хочет познакомить меня с одним мужчиной с работы.

– Окей.

Я не знала, что сказать. Да и что тут скажешь. Съев пирог, я пошла в душ на сорок восемь минут. Я терла кожу в самых потайных местах, чтобы смыть всякую связь с Мари-Жозе. Даже смотрясь в запотевшее зеркало, я еще чувствовала на себе грязь.

Придя в свою комнату, я стала искать Бубу. Перевернула постель вверх тормашками, поискала под кроватью. Он был нужен мне, причем немедленно. Я бегом спустилась в прачечную и заметила в корзине его голубой мех между моей футболкой с группой Tragically Hip и маминым халатом.

– Мама?!

Я знала, что она сидит за стенкой в своей швейной мастерской, но все равно заорала. Почти мгновенно она появилась в дверях.

– Да в чем дело? Ты что так кричишь?

– Зачем ты бросила Бубу в грязное белье?

– Вообще-то могла бы спасибо сказать, что в твоей комнате убрали, а не орать.

– Ты же знаешь, я его только днем купаю!

Мама поджала губы, плохо скрывая улыбку.

– Тебе семнадцать лет, милая. В четыре-пять лет это было забавно, но засыпать с игрушечной обезьяной сейчас… Ты видела хоть одну игрушку в комнате Алисы?

– Нет, и что?!

Я бы хотела солгать ей, что кровать Алисы завалена детскими игрушками, но у нее их правда не было. Если бы тогда мы знали, что я аутистка, этого разговора не было бы. Я бы просто вытащила Бубу из корзины, сказала себе, что мама не понимает, а для меня это нормально – испытывать гипертрофированную привязанность к некоторым предметам, которые дают мне чувство безопасности. Я бы не придала этому случаю особого значения. Но в тот момент я сама не могла понять, почему так сильно привязана к старому комку голубого меха и, самое главное, почему так расстраиваюсь от одной мысли, что проведу без него ночь.

– Видишь, у твоей подруги игрушек нет. Вот и тебе они не нужны!

– Кому-то нужны мужчины, а кому-то обезьяны.

Открыв дверцу стиральной машины, я положила туда все, что было в корзине, и засыпала стиральный порошок. Мама уже подняла вверх палец – обычно за этим следовала фраза «повежливей, Фабьена Дюбуа», но на этот раз она не произнесла ни слова и вернулась к шитью.

Я села на стиральную машину, ожидая окончания цикла. Посмотрела на часы – десять минут одиннадцатого. Поздно, чтобы звонить Алисе, но у нас был уговор: если одна из нас хочет поболтать, надо позвонить, подождать один гудок и положить трубку. Это наш знак. В гостиной цокольного этажа был телефон, но я не хотела, чтобы мама все слышала. Я взбежала по лестнице, взяла телефон из кухни, протянула провод до своей комнаты и сделала все как договаривались. Алиса перезвонила через минуту.

– Алло?

На другом конце ничего не было слышно.

– Алиса?

Трижды всхлипнув, Алиса прошептала:

– Ты знала? Ты из-за этого звонишь?

Я ничего не понимала.

– Знала что? Я тебе позвонила, чтобы рассказать о вечере с Симоном…

– Габриель меня бросил.

Стоя посреди комнаты, я вытаращила глаза.

– Когда?

– Прямо сейчас! Я только что положила трубку.

– Почему он решил расстаться?

Она не ответила. Я слушала ее плач четыре минуты сорок две секунды. Это было долго.

– Да блин, Алиса, колись!

Услышав собственные слова, я пообещала себе больше не произносить эту дурацкую фразу. Меня же не Алиса взбесила, а Габриель. Между рыданиями она прошептала:

– Потому что я не хотела с ним спать…

– Вы что, никогда этого не делали?!

– Говори потише, Фабьена, твоя мама услышит! Нет, не делали.

Я застыла на месте, чувствуя себя преданной, хотя на то не было никаких оснований.

– Завтра надо идти на вечеринку к Симону.

– С ума сошла? Я туда не пойду!