Прекрасны ли зори?..

— Залпом! Огонь!

Мой голос потонул в грохоте стрельбы. Точно швейная машина, застрочил пулемёт, прошивая первые шеренги врагов. А те, как набежавший на берег прибой, отхлынули назад, перепрыгивая через убитых. Коротконогий офицер размахивает саблей, пытается увлечь солдат вперёд. Я прицелился и выстрелил. Офицер всплеснул руками, сабля отлетела в сторону. Он грузно осел на колени, упёрся руками в землю, пытаясь встать. Двое солдат подхватили его под мышки, уволокли назад, за сплошную завесу дождя.

— Прекратить огонь! — сказал Чернопятко.

— Прекратить огонь! — повторил я его приказ. — Экономить патроны. Самураи ещё вернутся.

— Видать, водка делает память короткой: получают по зубам и тут же забывают, — пошутил кто-то из солдат.

Бойцы засмеялись.

Не прошло и четверти часа, японцы опять пошли в атаку…

Трижды самураи лезли на возвышенность, и трижды мы их сбрасывали вниз. Особенно ожесточённой была их третья попытка овладеть сопкой.

Решив, что они нас порядком измотали и нервы у нас на пределе, они бросили на высоту свежие силы. Они шли развёрнутым строем, за рядом ряд. Шли в ногу под барабанную дробь, винтовки несли на плече. Как на параде. Шли легко и пружинисто, всё убыстряя шаг. Все по команде взяли оружие наизготовку — их ряды ощетинились штыками.

Недаром эта атака называется «психической». Она парализует психику обороняющихся, внушает неодолимый страх, заставляет бежать без оглядки тех, кто слаб духом.

Всё ближе вражеские штыки. От их блеска по спине пробегают мурашки. А ритмичная барабанная дробь, оказывается, может быть оглушительнее, чем разрывы снарядов, и в ушах вот-вот лопнут барабанные перепонки.

Оглядываю своих бойцов. Они неподвижны, замерли. Приникли к винтовкам. Приклады прижаты к плечу, пальцы сжимают курки. На скулах вздулись желваки. Сквозь прищур смотрят на приближающихся врагов.

— Спокойно, ребята! — говорю я. — Внимание! Приготовить гранаты!.. Огонь!

Взрывы взметнулись в самой гуще самураев, рассеяв их ряды. Наши залпы срезали их первые группы. Весь склон сопки заволокло дымом. Из-за его пелены, выравниваясь на ходу, выступают новые ряды. Перешагивают через убитых, идут на нас. Вот офицер вырвался вперёд, взмахнул саблей и побежал. Остальные с криками «банзай» бросились за ним.

Кабушкин быстро, но не суетливо закладывает в магазин винтовки новую обойму, шарит у себя в карманах. Досадливо сплюнув, начинает старательно целиться.

— Вот тебе «банзай»! — приговаривает он после каждого выстрела. — Вот тебе «банзай»!

— Молодец, Кабушкин! — говорю я ему. — Глаз у тебя верный!

Обернувшись, он грустно усмехается.

— Последние патроны, — говорит он. — Жаль, если хоть одна пуля даром пропадёт.

— Видать, они тебя испугались, Кабушкин, вон как удирают, — с ухмылкой заметил его сосед с перебинтованной головой.

Кабушкин его шутку оставил без внимания.

— Чует моё сердце, опять полезут, — продолжает он. — А гранаты ни одной. Чем будем отбиваться?

Я думаю о том, что положение у нас действительно критическое, и метнулся к телефону. На бруствере разорвалась граната. Меня швырнуло на дно окопа, засыпало землёй. Пробую пошевелить рукой, потом ногой. Кажется, жив! Но что-то жжёт голень, будто раскалённый утюг приложили. С трудом выбираюсь из-под груды земли. Хватаюсь за телефон — за последнюю мою надежду. Срывающимся голосом вызываю заставу. Прошу подбросить боеприпасов. Но и оттуда мне сообщают вести неутешительные. Японцы, оказывается, напали и на другие наши посты. Все резервы брошены в бой. Помощи пока ждать неоткуда. Пополнение из тыла может подоспеть только к завтрашнему дню. От ближайшей железнодорожной станции до нас шестнадцать — восемнадцать часов пути.

Значит, надеяться только на себя! А сопку во что бы то ни стало надо удержать до прихода подкрепления. Потом смести японцев с этих высот будет во сто крат труднее. Это будет стоить жизни многим нашим ребятам. Да, надо держаться до последнего…

Но тревоги командира не должны заметить подчинённые. Стараюсь подбодрить бойцов.

— Подмога придёт, ребята! — говорю им. — А сейчас нам не мешало бы свои запасы пополнить трофеями! Как думаете? Пока самураи зализывают раны, не будем сидеть сложа руки. Кто не ранен, ко мне!

Здоровых оказалось четверо. Я поручил им собрать брошенные японцами винтовки и снять с убитых патронташи.

Тяжелораненых снесли на безопасную сторону сопки. А те, кто мог ещё держать оружие и не желал уходить с позиции, спрашивают:

— А вы?

Нога у меня действительно распухла, в сапоге хлюпала кровь. Видно, засел в голени осколок гранаты. Осматривать рану недосуг. Обмотал её потуже бинтом поверх брюк — вроде полегчало.

Наконец приползли двое из бойцов, посланных собирать трофеи, бросили в окоп связанные ремнями японские винтовки, патронташи, набитые патронами, несколько гранат. И тут же уползли назад.

Склон сопки просматривается плохо. По ней стелется пар, исходящий от тёплой земли после дождя, и сизоватый дым. Вдруг в клочковатом тумане показался наш боец, несущий товарища. Казалось, он шёл по пояс в молоке и оттого продвигался с трудом. Кабушкин заспешил ему навстречу, помог спуститься в окоп. Он осторожно положил товарища на землю и, сев около него на корточки, обнажил голову. По его закопчённому лицу, оставляя следы, текли слёзы. Кто-то ему протянул фляжку, предлагая отпить глоток воды. Он отстранил её рукой. Закусив губы, он с трудом сдерживал себя, чтобы не расплакаться навзрыд. Сидел и держал друга за руку, будто не хотел его отпускать.

— Да-а, дружка потерял. Они из одной деревни. С малолетства дружили, — вздохнув, произнёс кто-то рядом.

Вернувшийся с трофеями боец вытер лицо рукавом, глубоко вздохнул и рассказал, как было дело.

Друг его стал с самурая снимать патронташ. Не проверил, жив тот или мёртв. А самурай недобитым оказался: выстрелил в упор в грудь. Наши парни поблизости были, кинулись к своему на помощь, у самурая пистолет выбили. А тот выхватил нож, вонзил в себя — весь живот располосовал…

Положили мы ещё одного бойца рядом с убитыми товарищами, накрыли плащ-палаткой. Как-то руки не поднимаются предать земле людей, с которыми всего несколько минут назад разговаривал, которые шутили, рассказывали о сестрёнках, о невестах, признавались в том, как соскучились по ним, вздыхали, что давненько нет из дому писем, беспокоились об отце и матери. И этих ребят предстояло нам похоронить. Из жизни они ушли, а в душе у нас живут. Живыми остались. Они навеки запомнятся такими, какими были при жизни.

Возвратились бойцы с трофеями и опять ушли. Третий боец минуту стоял, не в силах оторвать взгляд от друга, накрытого плащ-палаткой, потом тоже ушёл.

Запас патронов у нас был невелик. Я приказал все патроны отдать Кабушкину и ещё двум бойцам, которые отличались меткостью. Они свои пули понапрасну не израсходуют.

Остальные бойцы начали знакомиться с японским оружием, примериваться, как им пользоваться. Своё оружие, конечно, лучше. Но, как говорится, на безрыбье и рак рыба…

— Что-то на этот раз самураи заставляют себя ждать, — сказал Кабушкин, пристраивая на бруствере винтовку.